Комфорт и Дикость
В современном обществе принципы либерализма, к счастью, до конца не восторжествовали – да и не могли окончательно восторжествовать. Ведь их полное торжество несовместимо с существованием общества, как несовместим крайний индивидуализм с любыми формами коллективизма. Критики либерализма говорят о многом, но почему-то не касаются главной претензии цивилизованного, культурного, образованного человека к либеральным принципам.
А именно: к представлению о жизни и смерти человека, как о его личном деле.
С момента становления цивилизации (даже самых примитивных её форм) водоразделом, отсекающим доисторические времена от человеческой, в полном смысле слова, истории – стало убеждение: личная жизнь человека – это общественное достояние.
Это вовсе не карамель и не мармелад, и не червонец – чтобы всем нравится. Технические детали бывают и тяжёлыми, и пачкающими нас, и зловонными, и некрасивыми на вид.
Точно так же и принцип «личная жинь – общественное достояние» отнюдь не относится к числу безусловных удовольствий.
Мы лучше других знаем (и помним по советским временам) каким грубым, беспардонным, порой глупым, а порой страшным бывало ВО ВРЕМЕНА ЦИВИЛИЗАЦИИ вторжение коллективов в личную жизнь.
Никому не понравится слежка социума – мол, а не посещаешь ли ты любовницу в «свободное от жены» время? И каждому (конечно, и мне, и вам) – в высшей степени неприятно, когда в нашем личном кошельке кто-то пересчитывает наши деньги, когда чужой через плечо глядит в нашу тарелку, и т.п.
Я не отношусь к тем исследователям проблемы, которые скрывали бы, затушевывали и прятали ИЗДЕРЖКИ цивилизованных отношений. Их очень много: от нарастающей телесной и имунной слабости организма до товарищеских судов над разводящейся парочкой.
И если меня со всей строгостью дискуссии спросят, взяв за грудки: а вот ты, лично, щучий сын, не хочешь свободы? Она тебе не нравится?! - то я честно отвечу: конечно же, она мне нравится. Но я не считаю доказательством блага – простую приятность.
Водка очень нравится алкоголику, наркотики – наркоману, а половые оргии – ещё кому-то. Сытная, жирная пища – нравится фотомодели. Прогул – нравится трудящемуся, а сбежать с уроков – школьнику и т.п. Приятность каких-либо отношений вовсе не является доказательством их совместимости с жизнью.
Ибо, увы, жизнь – суровая штука. И многие яды в ней сладки. А многие лекарства – горьки. И если вам это не нравится – то вопросы не ко мне, а выше…
Цивилизационный процесс имеет издержки, как и любой иной процесс, а чем более значительный процесс мы имеем, тем больше от него издержек.
Но какие бы уродливые формы не принимало вторжение общества в личную жизнь своего члена – мы не можем себе представить цивилизацию и культуру без него, без этого назойливого и требовательного «подглядывания», в крайних формах напоминающего извращение вуайеризма.
Дело в том, что приличный с виду и даже эмоционально-притягательный тезис «личная жизнь каждого – это его личное дело» пришел напрямую из животного мира, из доисторических времен, где и правил безраздельно.
Никакая ассоциация медведей не станет устраивать брачную жизнь или питание отдельному медведю, а стая волков – опекать другую стаю. Даже такое животное объединение, как стадность – связано лишь с взаимопомощью, продиктованной совпадающими личными интересами особей, но отнюдь не с взаимоконтролем.
Почему с человеческой культурой во всем её многообразном проявлении это несовместимо? Потому что бесконтрольность личной жизни связана с бесконтрольностью личного выживания, снимает учет как рождений, так и смертей.
Мы на этот счет уже говорили с другом-читателем:
-Встретились Иван с Петром; чем кончилась встреча, Иван ли убил Петра или Пётр Ивана – никому, кроме Петра и Ивана, не интересно…
Цивилизация развивалась тяжело, кроваво, рывками, в обстановке репрессий и терроризма. Можно, конечно, списать кровь множества веков и укладов на порочность человеческой природы: мол, нет бы - жить мирно да тихонько! Всё время дрались, запугивали друг друга, терроризировали…
А можно стать из обывателя ученым, и уже как ученый, сказать (сперва самому себе): у всего есть причина! Списать тысячелетия терроризма только на то, что у человека в заду свербит кого-нибудь помучить?! Нагородить тираний – исключительно из жестокости и по чистой злобе?!
Нет, у истории иная логика, и она нам видна с нашей обзорной точки (социопатологии) неплохо. Когда личная жизнь особи становится общественным достоянием (а с этого начинаются времена собственно-исторические) – возникает трагическое противоречие между потребностью и возможностями всеобщего выживания.
Знаю, сложно звучит, объясняю попроще!
Допустим, на острове живёт 100 человек. Чтобы выжить им ВСЕМ – нужно 100 рыбин. Чисто условно, но вообразите: на 100 человек – 100 наборов выживания, на 200 – 200 и т.п. А иначе ВСЕМ выжить не получится. Кто-то выживет, а кто-то нет. Либерал скажет – ну и хрен с ними, «они не вписались в рынок», личная жизнь-личное дело.
Зачем власти стоять над душой каждого, назойливо принуждая его делать то, что нужно всем? Зачем заставлять его спасать чужие жизни и его собственную? Ну, не заготовил он себе припасов на зиму, ну, помрёт к марту – так это его личные проблемы! А если помрёт от нехваток не он, а кто-то другой, то это личные проблемы кого-то другого! Почему ЭТОТ должен о ТОМ заботиться? А у ТОГО что, своего ума нет?! Почему он так легкомысленно поставил себя в зависимость от ЭТОГО?! Вот пусть сам лично и отвечает по всей строгости требований выживания!
Таковы представления либерала о справедливости: пусть каждый позаботится сам о себе! И мы понимаем, что при всём внешнем лоске (от мародёрства прежних укладов) облеченный властью и влиянием либерал - черпает вдохновение (и подкупает тех, кто за ним идёт) – из дикой природы, из зоологических отношений.
Таков закон жизни: чем серьёзнее дело, тем больше принудительности оно требует.
А кто ничего не делает – тому незачем и принуждать других. В том, кто ничего не делает – нет никакого зла. Ведь зло - паразит добра. Когда нет добра, то и злу не за что уцепиться… (admin.- оно становится абсолютным)
Если общество поддастся на «скромное обаяние либерализма» - оно прекратит своё существование, как общество.
Ни о какой целостности возникшего скопища людей говорить уже будет невозможно: более того, чем хуже одним, тем лучше другим! Помните нашу условность: 100 рыбин на 100 человек? Вспомним первый класс, мысленно уморим человек 50… Сколько рыбин объективно достанется каждому оставшемуся? То-то же…
Возникшее на руинах общества скопище – раздираемо противоречиями взаимоисключающих интересов. В нём привилегированная часть попросту заживо жрёт ущемлённую. А ущемлённая часть этого скопища – ждёт любого внешнего агрессора, как освободителя, как избавителя, и готова всем помогать внешнему врагу – лишь бы отомстить своим пожирателям. По принципу - незнакомый черт вины передо мной не имеет, а вот знакомый дьявол – меня «достал» дальше некуда…
Общественное служение индивида возможно только в обмен на общественное внимание к его нуждам, к его правам. Отсюда, кстати, и вышло славянское слово «СЧАСТЬЕ» - как «СО-ЧАСТИЕ», «СОУЧАСТИЕ» (имеется в виду – соучастие в делах племени, в обсуждении судьбы племени, право на часть добычи племени и т.п.). Человек, не имеющий своей выделенной части – не может быть счастливым.
Но обозначенное мной – неразрывно связано с инструментом обеспечения: признанием личной жизни человека общественным достоянием. Конечно, при всех негативных сторонах такого признания, возлагающего на ПРЕЖДЕ СВОБОДНУЮ особь ПРЕЖДЕ ЖИВОТНОГО мира – гнёт и тяготы несения цивилизации.
Задачи всеобщего выживания порождали неистовость деспотий и их террористический аппарат, их жестокие идеологические доктрины, парадоксальным, на первый взгляд, образом, связанные с заботой о человеке. Как же это можно, спросите вы, пытками и казнями, расправами и свирепостью достичь человеческого счастья?
Либералам такой подход кажется смешным. Либералы о нём комедии снимают – мол, какая глупость…
Но мы-то с вами поумнее их, и мы рассматриваем историю на принципах историзма, т.е. внутреннего понимания эпохи, исходящего из её (а не современных) реалий! Само по себе требование «100 человек – 100 рыбин» - тираническое, тоталитарное. Оно не принимает жизнь, как она есть, а ломает жизнь об колено исходя из своих представлений о правильном.
-А если нет 100 рыбин?
-Нет – так достань, обеспечь…
-А если не смогу, не достану…
-Тогда тебя посадят или расстреляют…
Самое террористическое обеспечение ВСЕХ жизненным набором в обществах, познавших жестокий голод, встречает широкое понимание и широкое одобрение. Такое общество понимает всю сомнительность и относительность «доброты» мягких и незлобивых правителей, не имеющих ни желания, ни внутренних сил обеспечить каждого – набором выживания.
Этим и объясняется кажущийся парадокс уважительной памяти о жестоких тиранах, в буквальном смысле слова терроризировавших общество и презрительного народного мнения о «добряках на троне».
Правитель, который «настолько деликатен», что не вмешивается в мою личную жизнь – не вмешается и в моё умерщвление. Он хотел бы наслаждаться своим высшим уровнем потребления, «никого не трогая», «никому не мешая» - в надежде, что и его не тронут, и ему балдеть не помешают.
Да в самом деле, можно ли поспорить с безусловной истиной, что ваша жизнь – это ваше личное дело, и никому, кроме вас, она не нужна?! Живите вы, как хотите, только к власти не приставайте с «иждивенческими настроениями», душите там, внизу, друг друга в любых пропорциях…
Либерализм опасен не тем, что он – ложь (будь он чистой ложью, он не был бы опасен). Либерализм опасен тем, что в нём есть прямая и очевидная зоологическая правда, в нём – колоссальный заряд тысячелетий дикости. В нем – кровавая правда борьбы за существование в джунглях и саваннах, в пещерах и на речных отмелях.
Либерализм встречает отзвук в каждом человеке, потому что бремя цивилизации действительно тяжело, и спорить с этим – глупо. Да, оно тяжело, оно порой мучительно, и это факт. Оставаться цивилизованным, не бегать с голым задом – это работа, а не весёлый досуг…
Преодоление либеральных "ценностей "– это и есть становление цивилизации. Там, где торжествуют либеральные ценности – нет цивилизации, и наоборот.
Но согласимся с мудрыми словами советской песни:
Как безмерно оно, притяженье Земли…
Настойчивое, как маниакальная идея, требование выживания ВСЕХ, когда личная жизнь – не личное дело, а общественное достояние – порождает принудиловку, иерархию, террор – как бесконечный поиск вариантов решения поставленной задачи. Нужно ли говорить, что такой подход требует НАПРЯЖЕНИЯ – и общества в целом, и отдельного его члена.
Поэтому расслабление общества и человека тесно связано с переходом к индивидуалистической морали. Достаточно перестать считать личную жизнь общественным достоянием, перестать интересоваться чужой личной жизнью – чтобы ощутить облегчение, словно бы с плеч ноша упала.
Если мы не преследуем никакой цели – то мы, соответственно, никого не преследуем.
А зачем нам кого-то преследовать и подавлять, если задачи всеобщего, неделимого выживания больше не стоит? Никакого централизованного террора не нужно, когда выживают выжившие, а погибают те, кто погиб. Они же это сами делают, без каких-то усилий со стороны централизованного аппарата… Раз они сумели выжить – то выжили, а раз не сумели – это никого, кроме них самих, не волнует, и их тоже не волнует, потому что их больше нет…
Так возникает идея освободить жизнь от централизованного насилия и политического подавления личности. Освободить – и дождаться, пока всё само стабилизируется на каком-то естественном уровне. Ведь естественным путём сложившиеся отношения поддерживать просто, а искусственные отношения – очень трудно.
Правда, следует помнить, что ВСЯ история – это формирование и поддержание искусственных отношений, чем она и отличается от животной предистории и животного мира.
Идея дождаться стабилизации лежала в основе ельцинско-гайдаровских реформ, вполне осознанно столкнувших общество в хаос, но уповавших на то, что хаос конечен, и что синергия процесса приведет к естественной стабилизации отношений между людьми.
Тут должен огорчить: стабилизация естественных отношений между людьми невозможна, потому что тогда они уже будут не люди.
В процессе распада цивилизации, который форсировали в 90-е годы ХХ века - возможны, конечно, аттракторы, т.е. площадки временной стабилизации катастрофы. После крутого падения вниз может следовать почти ровное плато, на котором упавшие в прямом и переносном смысле приводят себя в чувство, как-то адаптируются к новым реалиям.
Но аттрактор катастрофы – не конец её, а режим паузы. Надеяться на стабилизацию естественно сложившихся отношений – всё равно надеяться, что хищники, наконец, нажрутся навсегда, и сами уснут навеки без усилий со стороны охотников. Хищник может насытится, он может спать сытым, и даже долго спать, но «накормить его навсегда» - задача изначально утопическая, нелепая, невыполнимая.
Хищника можно убить, отпугнуть – или смирится с его регулярными набегами. Надеяться, как либералы-идеалисты, что хищник с пережора «одумается» и сам себя «перевоспитает» - нет предположения более странного и нелепого.
Нужно помнить и о том, что безнаказанный хищник не только регулярно возвращается за жертвами, но и о том, что хищники, как и всё живое, размножаются, в комфортных для них условиях растут в числе.
Так как же могут отношения между людьми «естественным образом» стабилизироваться? Сегодня мы находимся в стадии затухания распада (годы Путина), на аттракторе катастрофы. Но это затухание носит временный характер, и неизбежно сорвётся снова, если не принять решительных и жёстких мер по реставрации цивилизации в головах и поступках людей.
Если требование всеобщего выживания снято, то мягкость и снисходительность, демократизм общества образуют видимость улучшения жизни. Хотя у исторических либералов типа Ельцина, Кравчука, Порошенко – руки по локоть в крови, можно теоретически представить себе либеральный режим без всякого государственного насилия, цветущий добродушием политический режим, нетребовательный и снисходительный к людским слабостям.
Но вот в чем беда: если зверства тиранов, застенки палачей, террор инквизиции или МГБ были лишь бурей, бушующей в вершинах деревьев, то нетребовательный и снисходительный либерализм пожирает саму почву, на которой эти деревья растут.
Буря, даже самая сильная, может сломать дерево – но не может сломать леса. На месте сломанных стволов быстро поднимутся после бури другие…
Либерализм же, пожирая базовую платформу цивилизации (требование всеобщего неделимого выживания) – приводит к пересыханию и омертвлению всего социального массива.
Помните нашу модель? На 100 человек нужно 100 наборов выживания, и чтобы каждый получил на руки не менее одного набора выживания. Либерализм это требование снял. Он не нормирует количество наборов для выживания, ни их распределения. Сколько их будет – столько и будет. Кому они достанутся – тому и достанутся…
При таком подходе общество само не замечает, как под сладкие песни либеральных сирен о ненасилии и свободе личности оно переходит в режим самопожирания.
Вымирают те, на кого не произвели набор – ибо ведь нет принуждения и плановых заданий. Вымирают и те, на кого набор произвели – но в руки не дали, отобрали: ибо ведь свобода и каждый сам за себя!
«Одному бублик, другому дырку от бублика – это и есть демократическая республика»…
Наш либеральный оппонент скажет: ну и что? Да, слабые, больные, калеки, не вписавшиеся в рынок – вымрут. Это – санация. Общество оздоровится, в нём останутся только сильные и волевые, способные за себя постоять!
Не обсуждая нравственную сторону такого процесса (о нём напрямую говорит А. Чубайс) – мы лишь позволим себе заметить, что речь идёт не об акте, а именно о непрерывном процессе! То есть вымирание слабых носит не разовый, а постоянно действующий характер. По закону диалектики – при отрезании края краем становится то, что раньше было в середине.
При удалении черных вещей «самыми тёмными» остаются фиолетовые, при удалении фиолетовых – синие и т.п. Даже если оставить только белые вещи – всё равно одни из них будут светлее, а другие темнее, и из тех, которые темнее – образуется группа «самых тёмных» вещей. Точно так же и с вымиранием слабых: когда самые слабые вымрут – самыми слабыми окажутся другие, за ними последуют третьи… И докуда будет продолжаться этот процесс?!
Конечно, если личная жизнь в том или ином смысле – общественное достояние, то никто не позволит безнаказанно морить членов общества: общество пресечет разбазаривание своего достояния (на практике это выражается в терроре и политических репрессиях).
Но если личная жизнь – личное дело каждого, то вымерших просто НЕ ЗАМЕТЯТ (что сегодня и происходит в нашей экономике).
Отказываясь от принципа «общество обязано каждому выдать набор выживания» - каждый рискует тем, что завтра этот набор не выдадут именно и лично ему.
Незаметность вымирания приходит тогда и туда, где общество и государство сняли с себя задачу позаботиться о каждом гражданине. Одновременно снимается и целостность, неделимость общества его субъектность, его коллективное «Я».
Если я не защищаю соседа, а сосед меня, то мы с соседом – никакой общности (тем более общества) вместе не составляем. Нас можно механически соединить в толпу, в скопище, но эта безвольная, безличностная толпа станет либо жертвой внешнего врага (альтернативного общества), либо сама себя съест в рамках нарастающего людоедства по принципу «аппетит приходит во время еды».
Нетрудно доказать всякому профпригодному экономисту, и даже вывести формулу – что личное обогащение при растаскивании в разы эффективнее, чем при созидании. А при сокращении потребителей – в разы эффективнее, чем при росте производства.
Нельзя построить дом, тем более многоквартирный, за день. А вот отобрать дом, квартиру (как это проделывали с русскими семьями в Чечне, Средней Азии и др.) – можно за считанный час.
Таким образом, если вы поставили во главу угла принцип личного обогащения, то созидание и рост производства оказываются НЕКОНКУРЕНТОСПОСОБНЫ по отношению к гораздо более эффективным растаскиванию и экспроприации.
А потому абсолютизации личной выгоды каждого приведёт (что мы и видим в мировом масштабе) к разрушению аппарата жизнеобеспечения всех.