Средневековая Европа. Штрихи к портрету. Часть 2
Приезжий в гостинице:-Что это у вас здесь, на бланке анкеты?
-Клоп, сэр.
-Я ничего не имею против того, что у вас в гостинице клопы.
старый анекдот
Клопы
Клопы - бич средних веков. Самый знаменитый из этих приятных насекомых - постельный клоп (Cimex lectularius), населяющий весь север Евразии и Северную Америку. Западная цивилизация настолько привыкла к клопам, что присказку «Спокойной тебе ночи и чтоб клопы не кусали» можно услышать в каждом втором голливудском фильме. Клопы были настолько неотъемлемой и привычной частью жизни, что даже кориандр (известный также под названиями «кинза» и «китайская петрушка»), семена которого используются как специи, в средние века получил свое название от греческого koriannon («клоповник»), производного от korios - «клоп» - из-за свого специфического запаха.
Средневековая Европа мало что изобрела, но кое-какие оригинальные новшества в изготовлении мебели в это время появились, хотя говорить о мебельном искусстве становится возможно только начиная с века девятого, в муках родившего первый средневековый стиль, по преемственности названный романским. По сравнению с римской мебелью это был шаг назад, и самой универсальной и практичной мебелью средневековья был сундук, который мог одновременно служить и кроватью, и скамьей, и дорожным чемоданом. Но в позднем средневековье у изготовителей мебели появляются новинки, вполне отражающие его (средневековья) дух. Это не только всевозможные стулья, банкетки и троны со встроенными ночными горшками, но и балдахины у кроватей. Кровати, представляющие собой рамы на точеных ножках, окруженные низкой решеткой и - обязательно - с балдахином в средние века приобретают большое значение. Столь широко распространенные балдахины служили вполне утилитарной цели - чтобы клопы и прочие симпатичные насекомые с потолка не сыпались. Помогали балдахины мало, ибо клопы чудно устраивались в складках. Средневековая антисанитария активно содействовала их размножению.
Балдахинами влияние клопов на культуру Европы не ограничилось, и повеление Людовика о применение духов было вызвано, очевидно, не только своей собственной вонью и вонью подданных, но, учитывая постоянную бессонницу монарха из-за укусов клопов, имело также и другую цель. Так, с легкой руки Короля-Солнца в Европе появились духи, прямое предназначение которых - не только забивать неприятный запах, но и отгонять клопов. В книге «Верные, удобные и дешевые средства, употребляемые во Франции для истребления клопов», вышедшей в Европе в 1829 году, говорится: «У клопов чрезвычайно тонкое обоняние, поэтому, во избежание укусов надо натираться духами. От запаха натертого тела духами бегут на некоторое время клопы, но скоро, побуждаемые голодом, превозмогают они отвращение свое к запахам и возвращаются сосать тело с большим еще ожесточением нежели прежде».
Народ пытался использовать и другие средства в борьбе с «вампирами». Иногда применялся известный с давних времен своими чудесными свойствами «персидский порошок» из цветков далматской ромашки, а в музеях при изучении домашней утвари и других важных в то время приспособлений можно увидеть и менее тривиальные вещи - например, устройство для выжигания клопов из кровати. Веку к XVII-му распространяются «клоповарки» - этакая штуковина с длинным и тонким носиком по типу самовара. Внутрь насыпался уголь, заливалась вода, и из носика струя пара - смерть клопам! Народ в отличии от христианских мучеников клопов все же не любил, а утописту Фурье даже грезились в будущем не только океаны из лимонада, но желал он увидеть в этом призрачном утопическом будущем также и свою несбыточную мечту - «антиклопов».
В отличии от вшей, считающихся «жемчужинами Божиими», наличие клопов не всегда приветствовалось и монахами. Например, всех поражало отсутствие столь привычных клопов у картезианцев:
Ко всеобщему удивлению в монастыре не водилось клопов, хотя некоторые обстоятельства должны были бы способствовать их появлению: монашеский образ жизни (отсутствие нательного белья), манера спать одетыми, деревянные постройки, редко сменяемые постели и соломенные тюфяки. Правда, клопы водились у братьев-конверзов (как, впрочем, и у остальных людей в Средние века). По этому поводу возникали споры. Некоторые усматривали здесь особую милость Небес, оказанную этому наиболее строгому из монашеских орденов. Другие считали отсутствие клопов результатом того, что здесь не ели мяса.*(см. прим.) (Лео Мулен. Повседневная жизнь средневековых монахов Западной Европы (Х-ХV вв.)
Хотя в этом случае отсутствие клопов трактуется, как «милость Небес», но, конечно, не все монахи относились к клопам отрицательно. Их, например, прикармливал собой св. Симеон. Нет, не тот Симеон, который оставил горы фекалий в келье Трира, и не тот Симен Златогорец, который сидел на горе. Этот Симеон «воздвиг славу Господу», просидев на столпе (колонне) - преподобный Симеон Столпник. «Подвиг Симеона совершенно исключителен, необычен. Столпничества еще не знала тогда богатая формами христианская аскеза. По-видимому, Симеон был его изобретателем [прим.: это утверждает и Евагрий. Церк. ист. 12. I. B]». Такой вот истинно христианский «подвиг». Эх, «Гвозди бы делать из этих людей», как говаривал поэт Тихонов. «Отныне вся его долгая жизнь – 37 лет – втеснилась в пространство каких-нибудь четырех квадратных метров. Он даже на столпе приковывал ноги, чтобы стеснить себя до конца. Единственное движение, которое позволял себе подвижник, кажется, имеет одно измерение: высоту».
Приковывать себя цепью св. Симеону было не в первой, еще раньше он то замуровывал себя в келье в Теланиссу (Тель-Нешн), то там же жил на горе, приковав себя к ней цепью. Но о клопах св. Симеон не забывал никогда: «Когда снимали цепь, под кожаным подкандальником нашли 20 огромных клопов, которых добровольный мученик кормил своей кровью».
Вши
В средние века вши - «Божьи жемчужины» - почитались и считались признаком святости отнюдь не за свою древнюю историю (недавно палеонтологи обнаружили вошь, которая жила в оперении птиц еще 44 миллиона лет назад). Дело, вероятно, в том, что «причащающиеся кровью» насекомые как бы становились освященными - ведь они питались христианской кровью. Средневековое богословие вообще уделяло много внимание подобным вопросам (например, перепадает ли на мышей, отведавших причастие, Божья Благодать). Пока богословы спорили, вши успешно завоевывали себе жизненное пространство в переставшей мыться Европе. Известно, что даже одна французская принцесса, имя которой история не сохранила, умерла именно от вшей. Не говоря уж о Филиппе II.
Кормить собой вшей, как и клопов, считалось «христианским подвигом». Последователи святого Фомы, даже наименее посвященные, готовы были превозносить его грязь и вшей, которых он носил на себе. Искать вшей друг на друге (точно, как обезьяны - этологические корни налицо) - значило высказывать свое расположение. «В Монтайю почти не бреются, умываются лишь слегка, не купаются и не принимают ванн. Зато много ищутся, давить друг у друга вшей было знаком доброй дружбы» (Монтайю. Окситанская деревня (1294 - 1324) / книга написана на основе допросов еретиков-катаров)
Искание вшей укрепляет или намечает семейные узы и нежные связи, оно предполагает отношения родства и даже близости, хотя бы и незаконной. Любовница ищет у любовника, равно как и у его матери. Будущая теща ищет у нареченного зятя. Дочь избавляет от вшей мать. Сегодня трудно вообразить, сколь эмоциональную роль играла в человеческих отношениях эта, утраченная нами, паразитическая фауна. Отметим одно: искание было всеобщим, абсолютно неизбежным и женским занятием. (Монтайю. Окситанская деревня)
В светской жизни вши тоже занимали не последнее место. Дамы носили с собой украшенные бриллиантами безделушки для того, чтобы почесывать головы, в которых кишели вши. «Итальянский поэт XVII века Джанбаттиста Мамиани воспевал в стихах вшей, в избытке угнездившихся в светлых кудрях его любимой, причем это была не шутка, а искренний гимн женской красоте» (Юрий Бирс).
Средневековые вши даже активно участвовали в политике - в городе Гурденбурге (Швеция) обыкновенная вошь (Pediculus) была активным участником выборов мэра города. Претендентами на высокий пост могли быть в то время только люди с окладистыми бородами. Выборы происходили следующим образом. Кандидаты в мэры садились вокруг стола и выкладывали на него свои бороды. Затем специально назначенный человек вбрасывал на середину стола вошь. Избранным мэром считался тот, в чью бороду заползало насекомое.
комментарий Циника: Недавно рассуждали мы с другом и пришли к интересному выводу, почему у франков, в отличие от других германцев, было в обычае брить усы и бороду. Дело в том, что они, в отличие от готов, приняли христианство в ортодоксальной форме. Следовательно, мыться перестали, а в усах и бороде у них появились вши. Если же вошь упадет в суп к католику, это ж нарушение поста - ведь вошь - это МЯСО!
«Божьи жемчужины», конечно, нравились не всем. Брезгливого Эразма Роттердамского в конце XV раздражали не только английские дома, в которых стоял «запах, какой, по моему мнению, никак не может быть полезен для здоровья». Парижские вши вызывали у него не меньше отвращения, чем плохая еда, зловонные общественные уборные и невыносимые споры схоластов. При дворе Людовика XIV принято было на карточный стол ставить специальное блюдечко. К карточной игре оно никакого отношения не имело - на нем давили вшей.
Поскольку от вшей все равно было не избавиться, то их присутствие скрывалось цветом одежды - так в Европе появилась устойчивая мода на бежевый цвет, чтобы ползавшие по аристократкам насекомые не так бросались в глаза. К тому времени портные уже были вынуждены изобрести также ткань цвета puce (пьюс, красновато-коричневый цвет; дословно с французского: «блошиного цвета»). Возможно также, что мода на парики в эпоху Ренессанса была спровоцирована не только одним сифилисом, но и тем, что просвещенная Европа была вынуждена бриться наголо, лишь бы избавиться от надоедливых насекомых. Вши в Европе стали исчезать только после изобретения мыла.
Медицина
Как развивалась медицина в средневековой Европе? Я уже цитировал выше, что «еще в XIV и XV веках лучшие специалисты рекомендовали такой способ борьбы с болезнью, как подвешивание за ноги, чтобы яд вышел из ушей, носа, рта и глаз» (А.Л. Ястребицкая). Но может это отдельные казусы, а в остальном все было не так уж плохо? Ознакомление с другими источниками приводит к неутешительному выводу - нет, все так и было. Европейская средневековая медицина знала лишь несколько универсальных «лекарств» - клизмы, рвотное, кровопускание, прижигание, хлорид ртути и, конечно, молитва. Весь этот набор «лекарственных средств», как не трудно догадаться, больше вредил излечению больных, чем помогал. Все источники только подтверждают упадочное состояние средневековой христианской медицины в сравнении с арабской.
Христианская медицина. В средние века основными хранителями античной медицинской традиции и наиболее искусными врачами были арабы, среди христиан медицинская профессия пришла сначала в полный упадок. (Медицина и медицинское образование М. Арапов Журнал Курьера образования «Энергия»)
Вот что нам повествует о европейской медицине мусульманский современник крестовых походов Усаму ибн Мункыз в своей «Книге назиданий»:
Вот один из удивительных примеров врачевания у франков.
Властитель аль-Мунайтыры написал письмо моему дяде, прося прислать врача, чтобы вылечить нескольких больных его товарищей. Дядя прислал к нему врача-христианина, которого звали Сабит. Не прошло и двадцати дней, как он вернулся обратно.
“Как ты скоро вылечил больных”, — сказали мы ему. “Они привели ко мне рыцаря, — рассказывал нам врач, — на ноге у которого образовался нарыв, и женщину, больную сухоткой. Я положил рыцарю маленькую припарку, и его нарыв вскрылся и стал заживать, а женщину я велел разогреть и увлажнить ее состав. К этим больным пришел франкский врач и сказал: “Этот мусульманин ничего не понимает в лечении. Что тебе приятнее, — спросил он рыцаря, — жить с одной ногой или умереть с обеими?” — “Я хочу жить с одной ногой”, — отвечал рыцарь.
“Приведите мне сильного рыцаря, — сказал врач, и принесите острый топор”. Рыцарь явился с топором, и я присутствовал при этом. Врач положил ногу больного на бревно и сказал рыцарю: “Ударь по его ноге топором и отруби ее одним ударом”. Рыцарь нанес удар на моих глазах, но не отрубил ноги; тогда ударил ее второй раз, мозг из костей ноги вытек, и больной тотчас же умер. Тогда врач взглянул на женщину и сказал: “В голове этой женщины дьявол, который влюбился в нее. Обрейте ей голову”. Женщину обрили, и она снова стала есть обычную пищу франков — чеснок и горчицу. Ее сухотка усилилась, и врач говорил: “Дьявол вошел ей в голову”. Он схватил бритву, надрезал ей кожу на голове крестом и сорвал ее с середины головы настолько, что стали видны черепные кости. Затем он натер ей голову солью, и она тут же умерла. Я спросил их: “Нужен ли я вам еще?” И они сказали: “Нет”, и тогда я ушел, узнав об их врачевании кое-что такое, чего не знал раньше”..." (Усаму ибн Мункыз. «Книга назиданий»)
Можно ли доверять такому описанию Усаму ибн Мункыза? Ведь он участник войн с крестоносцами, и франков, понятное дело, терпеть не мог - видел в них «только животных, обладающих достоинством доблести в сражениях и ничем больше, так же как и животные обладают доблестью и храбростью при нападении....». Но судя по тому, что мы знаем о средневековых хирургах, описание Мункыза вполне адекватно. Стоит вспомнить, что вскрытия были запрещены вплоть до XVI века. Анатомия рассматривалась только через призму религии - например, Адриан Спигелий (1578-1625) утверждал, что задница нужна человеку исключительно потому, что является природной подушкой, «сидя на которой, человек может праведно и усердно предаваться размышлениям о божественном».
Даже если хирург научился резать быстро - а к этому они и стремились, памятуя Гиппократа: «Причиняющее боль должно быть в них наиболее короткое время, а это будет, когда сечение выполняется скоро» - то из-за отсутствия обезболивания даже виртуозная техника хирурга выручала лишь в редких случаях. В Древнем Египте попытки обезболивания делались уже в V–III тысячелетиях до н.э. Анестезия в Древней Греции и Риме, в Древнем Китае и Индии осуществлялась с использованием настоек мандрагоры, белладонны, опия и т.п., в ХV-ХIII веках до н.э. для этой цели был впервые применен алкоголь. Но в Европе обо всем этом позабыли (несмотря на то, что та же мандрагора, например, упоминалась в Библии). В средние века существовали только такие курьезные методы обезболивания, как «метод общего обезболивания путем удара тяжелым предметом по голове», когда в результате сотрясения мозга больной впадал в бессознательное состояние, оставаясь безучастным к манипуляциям хирурга, кровопускание, пережим сонной артерии, и охлаждение (до сих пор существует термин «заморозка», хотя сейчас под этим отнюдь не имеется ввиду охлаждение тканей как таковое). Позже возникла не менее затейливая идея ректального наркоза – табачные клизмы.
Обезболивающий эффект подобных средств был ничтожным, и больным оставалось лишь уповать на мастерство хирургов, старавшихся выполнять сложные операции с очень большой скоростью. Обычно не помогало - пациенты умирали от болевого шока (остальные - чуть позже от сепсиса). Схема заболел-умер в те годы была скорее нормой, чем исключением. «Нож хирурга и боль неотделимы друг от друга! Сделать операции безболезненными – это мечта, которая не осуществится никогда!» – утверждал в конце ХVII (!) века известный французский хирург А. Вельно. Только в середине XIX века впервые был применен эфир; 16 октября 1846 года - дата начала современной анестезиологии. Тем не менее суеверные в средние века люди толпами валили к хирургам, чтобы, например, вырезать без всякого наркоза «шишки глупости». Это жировики на голове. Считалось: вырежут - поумнеешь. Иероним Босх запечатлел это действо на картине «Удаление камня глупости».
«Медицинские методы оказания помощи в то время были примитивными и, нередко, жестокими. Особенно в хирургии. Например, для того, чтобы ампутировать конечность, в качестве “обезболивающего средства” использовался тяжелый деревянный молоток, “киянка”, удар которого по голове приводил к потере сознания больного, с другими непредсказуемыми последствиями. Раны прижигали каленым железом, или поливали крутым кипятком или кипящей смолой». (Академик Константин Уманский. ОСТОРОЖНО - МЕДИЦИНА! «West East Weekly» 2004)
Европейское население на протяжении второго тысячелетия косили эпидемии эрготизма, оспы, чумы, туберкулеза, тифа, сифилиса и проказы. Знаменитый Нострадамус успешно боролся с чумой элементарным соблюдением правил гигиены - купался каждый день (это не помогало от чумы непосредственно, но подавало пример определенных навыков чистоплотности). Сильно верующий христианин не мог себе такого позволить, ибо мыться - грех. Еще в XI веке папа Климент III издал указ, в силу которого было запрещено по воскресеньям купаться и даже мыть лицо. Но de facto к XI веку в христианской Европе и так уже мало кто мылся. Позже кроме религиозных причин возникнут и вполне объективные - в Западной Европе кончатся леса (на приготовление пищи дров уже не хватало - только на костры Святой Инквизиции), наступит похолодание (так называемый «малый ледниковый период», в Париже даже колокола от холода трескались) и мыться в холодной воде станет практически невозможно: ведь далеко не все - «моржи». Люди настолько отвыкли от водных процедур, что доктору Ф.Е. Бильцу в популярном учебнике медицины конца XIX(!) века приходилось уговаривать народ мыться. «Есть люди, которые, по правде говоря, не отваживаются купаться в реке или в ванне, ибо с самого детства никогда не входили в воду. Боязнь эта безосновательна, - писал Бильц в книге «Новое природное лечение», - После пятой или шестой ванны к этому можно привыкнуть...». Доктору мало кто верил...
С эпидемиями в средневековье боролись по разному. Прокаженных, например, множество которых появились в Европе уже после первого крестового похода, в города просто не пускали, ибо самого прокаженного считали проклятым. У городских ворот были поставлены специальные привратники для задержания больных проказой. В сельских же местностях прокаженных обязывали предупреждать о своем появлении звуками трещотки, рога или колокольчика. Всех, кто казался соседям «нечистым», просто изгоняли из города. Заболевший считался обреченным. При появлении первых признаков проказы человека отпевали в церкви, как если бы он был уже мертв, после чего ему давали особую одежду и уже упомянутые трещотку или колокольчик, дабы предупреждал здоровых людей о своем приближении. Те, кому «повезло», попадали под присмотр очередного христианского ордена им. св. Лазаря, давшего имя лазаретам. Орден организовывал лепрозории для больных проказой, откуда те не могли выходить под угрозой смертной казни. Только в Центральной Европе к 1250 г. этих лепрозориев насчитывалось уже 19000. Все ужасно боялись людей, «гниющих заживо».
Во Франции прокаженных обязали жить в специальных домах – лепрозориях. На основании указа 503 года на протяжении всего периода средневековья составлялись «правила» поведения прокаженного и его родственников. Вот одно их них. «Как только болезнь обнаруживалась, человека отводили в религиозный трибунал, который... осуждал его на смерть». Что это означало? Несчастного отводили в церковь, где все было приготовлено для похорон. Больного клали в гроб, служили заупокойную службу, относили на кладбище, опускали в могилу и сбрасывали на него несколько лопат земли со словами: «Ты не живой, ты мертвый для всех нас».
После этого больного вытаскивали из могилы и отвозили в лепрозорий. Навсегда. Больше он никогда не возвращался домой, в семью. Для всех он был мертв. (РМЖ, Том 9 № 23, 2001 К.м.н. Л.Е. Горелова. Лепру лечили смертью)
Здесь в самый раз задаться вопросом: насколько верной была диагностика заболеваний? Как безграмотные монахи и врачи могли поставить диагноз верно? Обычно диагностика сводилась к чему-то вроде поисков «проказы на одежде и на бороде» - точно как объяснено в Библии. Поэтому, если хронисты пишут об эпидемии чумы, надо еще выяснять, какая именно болезнь имеется ввиду - «огненная чума» (отравление спорыньей) или чума непосредственно. Симптомы слишком похожи.
Церковь и население лучше врачей «понимало» причины эпидемий. Если эпидемия - то значит за грехи. В дальнейшую диагностику церковники не углублялись, и боролись с «происками дьявола» единственным логичным для них способом - в средневековой Европе во время эпидемий постоянно звонили колокола, помогая людям справиться с болезнью. Иногда кроме «деяний дьявола» находили и менее метафизические объяснения. Так эпидемия «черной смерти» - чумы - произошла, как считалось, от того, что евреи отравили колодцы. Богомерзких жидов пожгли, конечно, но на распространении болезни это никак не сказалось - видимо в деле отравления христиан им помогал сам Дьявол. О существовании смертоносных бацилл (возбудитель чумы, например, был открыт только в самом конце ХIХ века французским врачом Александром Йерсеном в Гонконге) и о необходимости гигиены никто еще не подозревал. «Зачем ученики Твои преступают предание старцев? Ибо не умывают рук своих» - спросили как то фарисеи Христа (Мат 15:2). «есть неумытыми руками - не оскверняет человека». - ответствовал Спаситель (Мат 15:20). Послушные христиане руки мыть перестали. И не только перед едой:
А вот еще один «забавный» и, согласитесь, позорный эпизод из недавней истории медицинского «искусства»: Игнатс Семмельвейс, венгерский гинеколог, в 1848 году был лишен права практиковать за то, что он начал публично настаивать на мытье рук во время принятия родов. Высмеянный коллегами-докторами, осужденный и лишенный лицензии, Семмельвейс сошел с ума и умер относительно молодым, в то время как десятки тысяч рожениц и новорожденных продолжали умирать от инфекций, внесенных врачами и повитухами. (доктор Константин Монастырский)
В основании средневековой медицины лежали четыре типа человеческой природы: черная желчь, желтая желчь, флегма и кровь. Их «баланс» означал хорошее здоровье пациента. А достигался этот «баланс типов человеческой природы» диетами, клизмами и кровопусканием. Врачи, даже куда в более позднее время, стремясь объяснить причины болезней из какого-либо принципа, оказывались в плену еще более фантастических представлений.
Так Франциск Сильвий (1614-1672) посчитал причиной всех болезней образование в организме неких избыточных «едкостей» кислотной или щелочной природы, и, в соответствии с принципом «противоположное лечи противоположным» при одном типе болезней назначал щелочи, при другом - кислоты. А немецкой врач Ф. Гоффманн (1660-1742) объяснял всякое заболевание закупоркой каналов, по которым под влиянием исходящего из желудочков мозга нервного флюида происходит движение крови и пищеварительных соков. Дж. Броун (1735-1788) полагая как основную сущность жизни возбудимость нервной системы, определял болезнь как состояние повышенной или пониженной возбудимости и даже создал для ее измерения особый барометр.
Широко распространяются в средневековье лекарства из трупов и размолотых костей:
Гарманн приводит также рецепт «божественной воды», названной так за свои чудесные свойства: берется целиком труп человека, отличавшегося при жизни добрым здоровьем, но умершего насильственной смертью; мясо, кости и внутренности разрезаются на мелкие кусочки; все смешивается и с помощью перегонки превращается в жидкость. (Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М.: "Прогресс" - "Прогресс-Академия", 1992)
Арьес отмечает, что такое лечение не всем было по карману: «Лекарства из трупов были чаще всего предназначены для больных, занимавших самое высокое положение в обществе, ведь эти целебные средства были дорогостоящими, и приготовить их было делом трудным» (ibid). Трупами и экстрактами из человеческих черепов (любимое лекарство Карла II) дело не ограничивалось:
Но не только сам труп или его отдельные части использовались тогдашними врачами. Считалось, скажем, что одежда умершего или хотя бы один лоскут от нее помогают против головной боли или геморроев. Такое представление было распространено в XVII — XVIII вв., например, во Фландрии и Брабанте. Даже земля с могил, особенно с могил повешенных, обладала, по мнению современников, большой терапевтической силой. (Филипп Арьес. Человек перед лицом смерти)
Врачам после открытия Гарвеем кровообращения не терпелось что-нибудь в эту кровь «впрыснуть». При том, что лекарств практически никаких не было, остается только догадываться, что же именно. В энциклопедиях и прочих «историях медицины» рассказывается только о самих шприцах, каучуковый вариант которых предложил чешский ученый-хирург Правац в XIX веке. До того шприцы были примитивные, сделанные из свиных пузырей, в них были вделаны деревянные или медные носики. Немецкие врачи называли это чудо хирургической клизмой. Впрочем, тайны в том, что пытались переливать всеми видами шприцев, никакой нет - речь идет о трансфузии, переливании крови, замене традиционных кровопусканий.
***
Кроме клизм и ртути основным универсальным методом, которым лечили всех подряд, являлось кровопускание. Что конкретно этим лечили - никто не понимал, но считалось, что убрать «дурную» кровь и освободить организм от токсинов или «мрачных настроений», как их называли врачи - панацея от всех болезней. Болезни считались насланными дьяволом и подлежали изгнанию - «зло должно выйти наружу». У истоков кровавого поверья стояли монахи - «отворители крови». Кровь пускали всем - для лечения, как средство борьбы с половым влечением, и вообще без повода - по календарю. «Монахи чувствовали себя знатоками в искусстве врачевания и с полным правом давали рекомендации» (Лео Мулен. Повседневная жизнь средневековых монахов Западной Европы (Х-ХV вв). Основная проблема была в самой порочной логике такого лечения - если улучшение у больного не наступало, то вывод делался только один - крови выпустили слишком мало. И выпускали еще и еще, пока больной от потери крови не умирал. Кровопускание, как излюбленный метод лечения всех болезней, унесло, вероятно, жизней не менее, чем чума. Впрочем, кровопускания - отдельная большая тема. Но кровопусканиями «традиционные ошибки» медицины не ограничивались.
Помимо случайных ошибок врачей - когда назначается не тот препарат, когда делается ненужная операция, существуют «традиционные ошибки» - когда на протяжении десятилетий врачи используют неэффективные методы. Так, хирурги перестали прижигать огнестрельные раны только после того, как у одного из них закончилось горячее масло, и он понял нецелесообразность такой процедуры. Без каких либо доказательств эффективности медики тысячелетиями лечили почти все болезни кровопусканием... (Медновости)
Вот теперь уже вполне можно наглядно представить себе стандартную хирургическую операцию средневековья. Повезло тому, у кого всего лишь геморрой (термин был введен Гиппократом и означает «истечение крови»). В средние века его лечили прижиганием раскаленным железом. Это значит - получи огненный штырь в задницу - и свободен. Здоров. А вот если, допустим, у больного на ноге образовался нарыв, то дело уже куда как серьезней. И схема лечения на этот случай вполне отработана. Сначала - анестезия. То есть врач со всех сил дубасит больного деревянной киянкой по голове. Если врач опытен, то больному повезло - он вырубается с первого удара. Затем доктор берет грязный меч (вариант - просит о такой услуге любого проходящего мимо рыцаря) и отрубает пациенту ногу (хирургических пил еще нет - пилить слишком долго). После чего хирург заливает культю горячим маслом (вариант - прижигает железом, заливает кипятком или погружает культю в чан с кипящей смолой; Амбруаз Парэ научится перевязывать артерии только в XV веке и будет за это назван «отцом хирургии», а турникет появится еще пару веков спустя). Если у врача имеется ассистент-ученик, то он может в это время для облегчения состояния пациента сделать ему «ректальный наркоз» при помощи табачной клизмы (нововведение века так с XVI, а в 1661 году датский врач Томас Бартолин будет рекомендовать клизмы не только из табачного сока, но и из табачного дыма).
«Мой дорогой брат Эразм показал мне этот метод. Дым из двух трубок (наполненных табаком) вдувается в кишки. Пригодный для этого инструмент придумал изобретательный англичанин». (Thomas Bartholin, Historiarum anatomicarum et medicarum rariorum Copenhagen. 1661)
(Позже метод «творчески переосмыслится», и французский врач XVIII века Буко будет отстаивать применение «внутривагинального вдувания табачного дыма для лечения истерии»).
Теперь, когда из задницы пациента клубится сизый дымок, самое время сделать кровопускание, чтобы больной избавился от «дурной крови» и «дьявольских настроений». Врач ланцетом (простым, пружинным, скарификатором) наносит пациенту многочисленные раны (если медик придерживается теории деривации, то режет ту же ногу, то есть то, что от нее осталось, если ревульсии - то режет руку). Если вдруг, по чистому везению, незадачливый пациент все же не умирает и даже приходит в себя, то после необходимых дополнительных кровопусканий (а с XVII века хирург еще мог попробовать перелить больному овечью кровь при помощи «хирургических клизм» из бычьих пузырей) врач назначает ему «лекарства», что бы уж «вылечить» наверняка. Например, препараты ртути и сурьмы (рвотный камень) или мышьяк из свинцовой кастрюли:
В лечении стали использовать разного рода яды, в первую очередь растительные, препараты, приготовленные с использованием тяжелых металлов и т.д. Часто, если больной мог бы выжить самостоятельно, его губили надуманные “лекарства”. Кстати, не лучшим образом сказывалось на здоровье и применение тогда, рекомендованной медиками, популярной и дорогой свинцовой кухонной утвари (кастрюли, сковородки, ложки). (Академик Константин Уманский. ОСТОРОЖНО - МЕДИЦИНА! «West East Weekly» 2004)
Если больной и после этого (неисповедимы пути твои, Господи!) подает признаки жизни, то можно его подвесить за ноги (прошу прощения - за одну оставшуюся), обсыпать землей с могилы и ждать, пока «яд болезни» выльется из ушей... (**прим)
***
Знаменитый Парацельс в средние века приобрел известность не только изобретением шести «эликсиров молодости» (не один из которых не помог ему самому), но и своим лечением сифилиса ртутными препаратами, чем, как можно предположить, вполне мог попутно вызвать серьезные психозы, спровоцированные отравлением ртутью. Тогда этого никто не замечал, так как почти все население и так находилось в перманентном психозе от отравления спорыньей. Связь ртути и психоза проявилась только во времена «Сумасшедших Шляпников», хотя открыта была намного позже:
История психиатрии и невропатологии знает много случаев заболеваний мозга, вызванных разного рода токсинами. Сумасшедший Шляпник был не просто плодом воображения Льюиса Кэрролла, а введенной в повествование жертвой профессионального заболевания, распространенного в XVIII и XIX веках. Шляпники, подвергаясь ежедневно действию ртути, применяемой при изготовлении войлока, нередко страдали токсическим психозом. (С. Кити "Заболевания человеческого мозга"SCIENTIFIC AMERICAN September 1979)
Замечательный эффект препаратов из ртути позже испытал на себе вождь русской революции Владимир Ульянов-Ленин. Подозревая «сифилис мозга» его «лечили» в 1923 году все теми же средневековыми средствами - препаратами мышьяка, ртути и висмута, в результате чего Ленин получил тяжелые отравления мозга, печени и почек и благополучно умер.
«Смерть - друг человека»
При наличии столь продвинутой медицины, описанной выше, неудивительно, что смерть в средневековье воспринималась отнюдь не трансцендентно, как сейчас. Зато трансцендентным, буквально вытесненным из границ реального мира, для людей средневековья оказался страх перед смертью. «Среди многих страхов, заставлявших их дрожать, страх смерти был самым слабым» (Жак ле Гофф). Европа настолько привыкла к постоянному присутствию смерти вокруг, что люди просто перестали ее бояться - она была их вечной спутницей, от которой никуда не убежать. Она все равно настигнет тебя, и скорее всего раньше, чем позже.
Тема «Пляски Смерти» (La Danse Macabre), развившаяся в покаянной литературе под влиянием проповеди францисканского и доминиканского монашества, стала существенной частью культуры. Этот постоянный сюжет лубочных картинок и гравюр получил в средние века очень широкое распространение. На гравюрах в разных вариантах изображалась Смерть, уводящая за собой в танце представителей разных слоев общества - короля, священника, крестьянина. Эту «Пляску Смерти» в разные времена изображали Альбрехт Дюрер, Ганс Гольбейн-младший и другие художники Северного Возрождения. «Пляска Смерти» появляется на церковных фресках Франции и Германии, проникает в иллюстрации книг. Обычно она представляет собой иконографический сюжет, танец скелетов с новопреставленными, сопровождаемый стихотворным комментарием.
«В галереях Пляска Смерти представала в ее образах и позах. Никакое другое место не было лучше приспособлено для обезьяньей фигуры ухмыляющейся Смерти, волочащей за собой папу и императора, монаха и шута. ... Столетием позже эту выставку погребальных символов завершила огромная статуя Смерти, находящаяся сегодня в Лувре, - единственная вещь, сохранившаяся из этого собрания» (Йохан Хейзинга. Осень средневековья).
О «Плясках Смерти» написано множество литературы, которую при всей разнице подхода объединяет одно - все авторы совершенно не понимают, откуда же она взялась. В «Пляске» они видят только «аллегорию универсальности смерти» и погрязают в многоплановом символизме и религиозных мистериях. Загадки, тем не менее, здесь никакой нет, если вспомнить, что первоначально, в XIV веке, на изображениях танцевал не скелет, а труп, мертвец, мертвое тело с втянутым вспоротым животом. Очевидно, мы имеет дело с творческой переработкой жестокой реальности - эпидемий конвульсивного эрготизма. Отделившись от своего реального прототипа, психоделических плясок св. Витта, «Пляска Смерти» зажила своей собственной жизнью. В Каталонии в середине XIV в. на кладбище возле церкви «Пляску Смерти» танцуют в сопровождении латинской песни «Мы умрем» уже не только отравленные спорыньей люди, но и простые верующие. Тень мистической Смерти повисла над Европой. «Ни одна эпоха не навязывает человеку мысль о смерти с такой настойчивостью, как XV столетие! Жизнь проходит на фоне непрекращающегося призыва: memento mori» - писал выдающийся нидерландский историк и культуролог Йохан Хейзинга (Johan Huizinga,1872 - 1945).
«Человек Средневековья, отвергнувший все земное, давно уже задерживал свой духовный взор на мрачной картине копошащихся червей и жалкого праха. В религиозных трактатах о презрении к миру богословы уже возглашали неотвратимость леденящих ужасов разложения».
(Йохан Хейзинга. Осень средневековья)
Барбара Тучман в ее тщательно проработанной книге «Зеркало в отдалении» так описывает культ смерти, существовавший в Европе в XV веке:
«Художники в омерзительных деталях описывали физическое гниение: черви, прокладывающие себе путь через каждый труп, раздутые жабы на закрытых глазницах. Насмешливая, манящая, ликующая Смерть возглавляет парад Танца Смерти среди бесконечных, украшенных фресками стен. Изнасилование девственниц воспроизводится с ошеломляющей реалистичностью; в других подобных реалистичных постановках тело Христа было жестоко разрублено стражниками, или ребенок зажарен и съеден его матерью». (Barbara Tuchman, “A Distant Mirror”)
«Мы знаем, что потрясало народ: это возникающие перед ним снова и снова устрашающие картины адских мучений; это гремевшие раскатами грома угрозы неотвратимого наказания за грехи» - писал профессор Хейзинга. Нарочитое пренебрежение к смерти и презрение к земной жизни проявилось в таком явлении, как мода на человеческие черепа. Историк Рат-Вег поражался такому обычаю, широко распространенном в Европе еще в 18-ом веке:
Трудно представить, что человеческий череп когда-то был предметом моды. Ненормальная мода родилась в Париже в 1751 году. Знатные дамы устанавливали череп на туалетный столик, украшали его разноцветными лентами, устанавливали в него горящую свечу и временами погружались в благоговейное созерцание. Даже у королевы был череп; по мнению многих, он принадлежал когда-то Нинон де Ланкло. Королева обращалась к черепу так: "Ма belle mignone". (Иштван Рат-Вег)
Но удивляться тут особенно нечему - у такого отношения к человеческим останкам глубокие корни. Когда-то Христос учил: «Снаружи гроб кажется красивым, а внутри он полон костей мертвых и всякой нечистоты» (Мф. 23:27). Но христиане об его словах тут же забыли и уже тысячелетие насаждали культ поклонения мощам. Как известно, первые христиане жили в катакомбах в окружении трупов. С благоговением рассказывает об этом времени Епископ Александр (Милеант):
Язычники для сохранения праха умерших строили великолепные гробницы по сторонам больших дорог, на открытом поле; христиане, напротив, скрывали тела, зарывая их просто или ставя рядом в пещерах, как то известно о пещерах Рима. Это подземелья, выкопанные христианами в каменистом месте для того, чтобы там иметь кладбище. ... Некоторые из подземных кладбищ столь велики, что имеют 2-3 этажа в высоту. Здесь-то христиане во времена гонений находили безопасное прибежище, чтобы хранить останки мучеников, чтобы собирать и отправлять обряды богослужения. Сии древние кладбища по причине заваленных к ним входов долгое время оставались неизвестными, и уже в конце 16 века удалось их открыть. (Из журнала «Христианское чтение» за 1825г.)
Для языческой культуры это было неприемлемым явлением. Евнапий из Сард в IV веке описывал осквернение христианами языческого храма Сераписа: «они привели в это священное место так называемых монахов, которые имеют хотя человеческий образ, но …. собирают кости и черепа людей, уличенных в преступлениях и казненных по приговору суда, выдают их за богов и повергаются ниц перед ними». Этим культом мертвых тел, а также культом евхаристии, Церковь добилась того, что народ в Европе еще в 17-ом веке свято верил, что истертые в порошок черепа и костяшки пальцев очень полезны для здоровья.
Кости скелета рассматривались и как средство профилактики. Хорошим делом считалось носить их на шее или зашивать в одежду — не как символическое напоминание о неизбежной смерти, а как профилактический амулет. Так, солдаты на войне носили на себе косточки пальцев убитых. Из обожженных костей счастливых супругов или страстных любовников приготовляли возбуждающий любовный напиток. (Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М.: "Прогресс" - "Прогресс-Академия", 1992)
Ну а как украшение, человеческие кости использовались по всей Европе, а отнюдь не только в Париже. Это, собственно, может увидеть любой путешествующий по Европе турист. 
Можно заглянуть в широко известную костницу в Чехии и полюбоваться, как симпатично выглядит распятый Иисус-Солнце, выложенный из костей.
Еще в этом костеле можно умилиться трогательному соседству черепов и ангелочков.
Забавно также заехать в Австрию, в деревушку Hallstatt и посетить подвалы церкви Михаэльскапелле. Там можно проникнутся зрелищем любовно сложенных рядами тысяч черепов, раскрашенных под пасхальные яйца.
(Хинт: можно в Австрию специально не ездить. Эту церковь в России даже по телевизору как-то показывали).
В Испании и Португалии есть целые «города мертвых» - мумий, выставленных на всеобщее обозрение. В Италии, в подземелье Капуцинского монастыря (1621 г.) находится известное во всем мире кладбище «Катакомбы Капуцинов», представляющее довольно жуткую картину. Там находятся около восьми тысяч мумий и забальзамированных трупов представителей палермского высшего света, включая детей и служителей церкви. Такое же мрачное кладбище капуцинов находится в подвалах церкви Кьеза дей Капуцини на Виа Венето в Риме. Склеп капуцинов есть и в Вене - городе, прославившемся на всю Европу своим вниманием к смерти и похоронам.
Интересно сопоставить с этими реальными кладбищами более ранние картины Витторе Карпаччо, конца XV в. В музее в Далеме (Берлин) мы видим распростертое мертвое тело Христа на фоне кладбища или даже свалки, где валяются и останки животных. Но кости не разбросаны, как камни, а образуют скелеты людей и животных, показывающиеся из земли и похожие даже на мумии. (Филипп Арьес. Человек перед лицом смерти)
Средневековое отношение к смерти предстает нам гораздо более прозаическим и будничным, чем современное вытеснение ее из массового сознания. Тогда это не только никого не шокировало, но и не могло восприниматься иначе. Если встречаешься со смертью каждый миг и понимаешь, что не сможешь избежать ее скорых объятий, то срабатывает подсознательная защита - воспринимать ее как лучшего друга, который спасет тебя от ужасов этой жизни (и в то же время нарочито презирать). Церковь с одобрением относилась к Пляске Смерти, подчеркивая, что в разыгрываемых тогда пьесках «Смерть предстает не как разрушительная сила, а как посланница Бога, созывающая людей в потусторонний мир, что сходно концепции как Библии, так и древних поэтов. ... Целью этих пьес было научить людей правде о том, что все они умрут, и таким образом подготовить их к Судному Дню» (Католическая энциклопедия).
Такие духовные писатели XVII в., как Боссюэ, говорили, что хотели бы раскрыть могилы, дабы напомнить живым о неизбежности смерти, но не осмеливаются это сделать, ибо никто не вынесет подобного ужасного зрелища. И однако, совсем рядом, тела умерших уже вынимали из могил и выставляли напоказ, правда, в приемлемой форме скелетов или мумий, сохранявших еще некоторое подобие жизни. (Филипп Арьес. Человек перед лицом смерти)
Перед этой столь близкой смертью все равны, страха она уже не вызывает - лишь напоминание о бренности всего земного, о равенстве всех перед ее ликом. Смерть объединит всех. Доктор Хейзинга так описывал кладбище Невинных в Париже: «Черепа и кости были навалены в гробах, которые стояли вдоль окружавших место с трех сторон галерей и были открыты для обозрения тысячам людей, преподавая всем урок равенства».
***
То же отношение к смерти проявилось в таком распространенном явлении, как использование человеческой кожи для переплета книг, что происходило уже отнюдь не в глубоком средневековье. Сейчас об этом многие позабыли, и выражение «переплет из человеческой кожи» скорее вызовет ассоциации только с пропагандистскими байками вроде «абажуров из кожи в Бухенвальде» и «мыла из евреев». Но если на пресловутые абажуры посмотреть нигде не получится ввиду их отсутствия, то прототипы этого «навета» вполне реальны. Книг, переплетенных в человеческую кожу, в библиотеках достаточно. Книги или пергамент, обернутые в человеческую кожу, появились в средневековье, когда стало широко практиковаться дубление человеческой кожи (и сохранение других частей тела). Эти книги до нас не дошли, хотя есть некоторые исторические сообщения касательно Библии XIII-ого века и текста Decretals (Католическое церковное право), написанных на человеческой коже. Уцелевшим же экземплярам книг, которые присутствуют сегодня в библиотеках и музеях, менее 400 лет. Первоначально это были труды по медицине - в XVII-XIX столетиях медики часто заказывали для своих библиотек книги в переплетах из кожи людей, завещавших свои останки науке. Такова, например, найденная в библиотеке Джона Хея книга коричневого цвета - классическая работа Везалия по анатомии «De Humanis Corporis Fabrica». Если первые достоверные примеры антроподермических обложек известны с XVII-ого столетия, то в дальнейшем такая практика резко возрастает во время французской Революции. Кожа жертв этого кровожадного террора нередко использовалась его сторонниками для переплета книг (в 2003 г. такие книги, иллюстрирующие зверства якобинцев, демонстрировались в музее Нанта во Франции); среди других переплетенных в человеческую кожу документов того периода - копия Прав Человека и нескольких копий французской Конституции 1793 г.
В XIX-ом столетии своеобразная романтика книжных переплетов из человеческой кожи овладела представлениями высшего сословия, и антроподермические переплеты стали делом почти обычным. Появились своеобразные «эстеты», оформлявшие книги переплетом из человеческой кожи просто для красоты. В этом случае кожу снимали, как правило, с умерших бездомных, подкупая администрацию ночлежек или полицейских. Именно такого рода экземпляр «Пляски смерти» хранится в университете Провиденса.
Этот сборник гравюр, изданный в Бостоне в 1892 году, год спустя был отдан владельцем в переплет известному мастеру Йозефу Заенсдорфу. История не сохранила имени этого библиофила, который в качестве непременного условия оговорил, что переплет должен быть из человеческой кожи, однако в распоряжении историков оказалась записка самого Заенсдорфа, сообщавшего заказчику, что на переплет ушла кожа не одного, а двух человек. Мастер оправдывался тем, что у умерших в ночлежках бродяг кожа «как правило, очень низкого качества». В связи с этим Йозеф Заенсдорф изготовил обложку для книги «из наружного слоя кожи светлого оттенка», а переплет - «из более темной кожи, обработанной под замшу».
Частым предметом таких переплетов были также учебники анатомии, которые доктора и студенты медицины переплетали кожей тех трупов, которые они анатомировали. Иногда использовалась для книжных переплетов кожа казненных преступников. Первым известным примером такого подхода было переплетение словаря Сэмюэля Джонсона в кожу преступника Джеймса Джонсона после того, как последний повесился в Норидже в 1818 г. В музее св. Эдмундса в Суффолке, Англия, представлен более известный пример - протокол процесса над легендарным убийцей Уильямом Кордером (Мария Мартин, 1827 г, «Убийство в Красном Сарае»), переплетенный в его же кожу после исполнения приговора. Собственноручные признания другого преступника, Джорджа Уолтона (под псевдонимом Джеймса Аллена), также переплетены в его собственную кожу (хранятся в Boston Athenaeum). Уолтон сам настоял на таком завещании перед виселицей.
Среди других известных примеров подобных книг можно отметить копию Корана в Общественной Библиотеке Кливленда, переплетенную в кожу особо набожного благоверного согласно его завещанию, книгу с переводом Жака Делиля («Георгики», вторая поэма знаменитого Вергилия), переплетенную кожей, тайно украденной с его трупа в морге, и иронично переплетенную в человеческую кожу копию книги «О кожных болезнях».
Белеет парус одинокий...
Великий инквизитор Испании Томас де Торквемада (1420-1498), широко прославившийся своей священной борьбой с еретиками, стал своеобразным «лицом Инквизиции», наряду с Крамером и Шпренгером. Торквемада с истинно христианским человеколюбием сжег на кострах 10 220 человек. Гораздо меньше известно другое - сколько человеческого материала «врагов народа» было использовано более рационально. Сжигание заживо эмоционально заслоняет от нас куда большее количество «общественно полезных» приговоров образовавшейся в Испании «экономической инквизиции». Например, тем же Торквемадой к ссылке на галеры было приговорено 97 371 человек. Именно на галерах должны были эти еретики искупать свою вину перед Господом.
Томас Торквемада был духовником инфанты Изабеллы Кастильской (той самой, которая гордилась тем, что мылась два раза в жизни, что духовник, несомненно, одобрял как истинное христианское благочестие). Будущий инквизитор принял большое участие в семейной жизни Изабеллы. В 1469 году, тайно от брата Энрике, занимавшего тогда Кастильский престол, Изабелла в сопровождении Торквемады отправилась в Вальядолид, где ее обвенчали с Фердинандом, наследником Арагона. Так «друг семьи» Торквемада, как главный виновник этой унии, объединяющей два самых больших королевства Испании, получил в свои руки власть. Через двенадцать лет папа Сикст IV объявляет Томаса Торквемаду великим инквизитором Арагона и Кастилии.
В том же 1481 году Великий Инквизитор Торквемада собирает в Севилье генеральную хунту инквизиторов, где разрабатываются ее, инквизиции, законы. Вопросы финансирования решаются просто, на основе самоокупаемости - жалование инквизиторов выплачивается из кассы трибунала, которая в свою очередь пополняется за счет конфискаций имущества еретиков. Правительству за «крышу» производится «откат» в размере трети этих поступлений. Вот так все просто. Тем временем король Фердинанд придумывает, куда обобранных еретиков девать - ведь всех жечь не рационально, только дрова тратить. Так новый глоток жизни получают испанские галеры - любимое детище короля Фердинанда. Учрежденные как экономическое наказание, галеры быстро стали использовать дешевый ресурс рабочей силы каторжников в условиях, когда классический рабский труд уже не применялся. Фердинанд был осторожен - недаром Макиавелли в своей книге «Государь» объявил его образцом всех государей, желающих увеличить свою власть. Поэтому он не опасался силы Инквизиции, ибо уже заблаговременно создал свою альтернативу - полицейское ополчение, подчиненное исключительно королю, основанное на братстве «Святая Эрмандада» (исп. Santa Hermandad). А раз сила есть, то со временем Фердинанд стал накладывать лапу на две трети дохода Инквизиции. Святые Отцы и сам Папа скрежетали зубами, но поделать ничего не могли. Для сохранения дохода у них оставался только один метод - им приходилось ловить все больше «еретиков». Королю же множество таких важных государственных дел не оставляло времени на гигиену (да и жена бы умывание не одобрила), и в результате он умер от педикулеза.
В отношении «истинных» врагов Церкви (то есть, например, тех кто отказывался признать свою вину или посмел не «заложить» свою семью, родственников и друзей) Инквизиция была непримирима - только костер. У остальных еретиков всегда был выбор: быстрая смерть в огне (тогда еще быстрая - сожжение на сырых дровах христиане придумают позже) или галеры. Ссылка на галеры фактически являлась той же смертной казнью, только отложенной - большинство приговоренных к пожизненной каторге не доживало даже до окончания второго года заключения. Но тем не менее это - не немедленная смерть, и еретики «чистосердечно каялись», доносили на всех своих родственников, увеличивая таким образом количество свежих «еретиков» для галер, и отправлялись на каторгу (само слово «каторга», кстати - это наименование галер на Черном и Каспийском морях).
Галеры очень прожорливы к людским ресурсам, «еретиков» не хватает. Солдаты инквизиции начинают проводить облавы в трактирчиках и кабаках (Торквемада сказал, что вино - это уловка дьявола), инквизиция хватает всех актеров и обвиняет их в любых мыслимых и немыслимых ересях (ремесло актера Торквемада объявил бесовским) и т.д. Зрелищ типа театральных спектаклей испанцы таким образом лишаются, в трактиры заглядывают лишь самые отчаянные и безбашенные, простому народу остается лишь одно развлечение - присутствовать на многочисленных сожжениях еретиков - Акте Веры (Auto de fe) и молится.
Будущий «Отец народов», изобретатель Архипелага Гулаг, ничего нового в такой экономической схеме не придумал - он лишь вдумчиво читал историю Инквизиции во время своей учебы в семинарии.
Этот бешенный разгул Инквизиции даже приводит к заговорам против нее. Ибо беспредел. Арагонцы дошли до того, что решились на крайнюю меру - избиение инквизиторов. Но убийство инквизитора Педро Арбуэса в Сарагосе было только использовано инквизицией себе на пользу: сарагосские тюрьмы оказались переполнены узниками, большинство которых было просто оговорено. Главным виновникам и участникам заговора отрубили руки, затем повесили, после чего их трупы проволокли по улицам, а затем, расчленив на части, разложили по площадям. Остальные, как обычно, были отправлены на галеры.
***
К тому времени при строительстве галер возникла следующая проблема - чтобы увеличить скорость, надо больше гребцов (этот вопрос Инквизиция как раз легко решала), но судно большего размера становится неповоротливым. То есть каторжников надо вместить больше, но размеры увеличить минимально. Стали строить галеры в два и три весельных яруса. Там уже и не прикованному со скамейки тяжело выбраться, а воздуха настолько мало, что гребцы высовывают голову в весельный порт, чтобы жадно схватить глоток освежающего ветра (но это, конечно, если кто у борта - тем еще «повезло», а если шестой на весле...). Как бы там не было, но на смену галерам приходят парусники. Считается, что конец эры галер наступил в конце XVI века (после боя 1590 года у Гибралтарского пролива) из-за явных преимуществ появившихся кораблей с парусным вооружением и артиллерией на борту. Хотя последние галеры принадлежали Франции и были выведены из состава флота только в 1748 году.
Но это, видимо, не единственная причина. У галер была своя специфическая проблема, ограничивающая их использование - запах. Хотя вряд ли в какой прилизанной и романтической «истории флота» это можно прочитать. Поэтому предлагаю просто поразмыслить: как вы думаете, где испражнялись гребцы?
Скованных одной цепью по нескольку сот человек, их гнали на галеры Средиземного моря, где в ужасающих условиях, абсолютно нагие, прикованные к скамьям, они трудились на веслах пожизненно, не имея за собой никакой вины. Каждая галера нуждалась в 300-400 гребцах, а этих судов были тысячи на Средиземном море, в том числе и арабских, на которых мучились рабы-христиане. (Иван Ефремов. Час Быка)
Это достаточно обычное и общепринятое описание. Действительно, на галерах находились несколько сотен гребцов, несколько десятков моряков-абордажников и несколько надсмотрщиков с плетками. Если кто-то будет рассказывать, что сотни одичавших гребцов (против только десятков солдат), единственная перспектива которых - скорая смерть, были не прикованы, или что вежливые надсмотрщики во время похода «отковывали» их по очереди и провожали на палубу «для облегчения»... «Не верю!» © Станиславский.
Собственно, это подтверждается наличием на флотах специальной должности «сборщика испражнений» - профоса (переделанного потом в русском языке в «прохвоста»).
«ПРОФОС м. лат. переделано в прохвост, военный парашник, убирающий в лагере все нечистоты» (Толковый словарь Даля).
Таким образом в «испанской каторжной схеме» использования боевых галер присутствовала серьезная проблема, сильно понижающая тактико-технические характеристики судна - с подветренной стороны к противнику незаметно подобраться невозможно. Вонь выдаст и глубокой ночью. Надо было выжидать, пока ветер сменится.
***
Должность профоса сохранялась и в России. В Морском Уставе Русского Флота 1720 года, являвшимся основополагающим документом, регламентирующем все стороны флотской жизни на протяжении XVIII века мы можем прочитать (Книга 3, глава 21, артикулы 1-3), что на корабле любого ранга имелся один профос, основной обязанностью которого было следить за тем, чтобы нигде не было мусора, нечистот, чтобы все люди оправлялись только в специально отведенных местах (гальюнах), а при обнаружении испражнений немедленно их убирать. Особо он должен быть обращать внимание на то, чтобы веревки и канаты не подвергались бы воздействию нечистот. Второй обязанностью профоса было исполнение обязанностей палача (это значение пришло из голландского profoost - палач). Но схема использования галер в России существенно отличалась.
Здесь, кстати, показательно, как «стандартное представление» о галерах обыграл Петр, выигрывая сражения у шведов. В России каторжники гребли только на «ластовых» галерах, портовых, буксировочных. А на боевых галерах гребли сами солдаты. И на расслабленного противника, полагающего, что он будет иметь сражение с тремя десятками абордажников, вдруг вываливалось три сотни озверевших от гребли солдат с тесаками и кремниевыми фузеями.
Но как бы там ни было, а время галер подходило к концу, их заменяли парусники, проблемы с сортирами на которых были не столь глобальны. На парусных кораблях всех времен и народов сортир обычно располагался на носу. Носовое украшение, неизменно присутствующее на старых красавцах-парусниках, называлось красиво - «ростр» (это и дало название «Ростральным колоннам»), но еще чаще называлось просто: «гальюн». Непосредственно сам «гальюн» представлял собой классическое «очко» - круглое отверстие в настиле на самом носу корабля, сбоку от бушприта, около носовой фигуры. На некоторых кораблях и того не было, была просто площадка для этой цели. Поскольку парусник в плавании по определению повернут кормой к ветру, то запах от туалета на носу, к тому же омываемого волнами, на корабль обычно не попадал. Правда, пользоваться таким открытым туалетом матросам приходилось в любую погоду. В шторм и качку успеть добежать до гальюна - проблема. И эта проблема усугублялась другой - все той же средневековой диареей; зная качество средневековой пищи, можно предположить, что до «очка» матросы часто не добегали, отсюда и растут корни маниакальной одержимости «драить палубу» на флотах.
***
Смертность среди европейских моряков в средние века была громадной (впрочем, точно как и на берегу). Гибли целые команды кораблей. Из 265 спутников Магеллана вернулось домой только 65 человек, и дело здесь не в стычках с туземцами, во время которых погиб сам Магеллан, а в том, что это было, как пишут энциклопедии, «очень трудное плавание, когда люди питались сухарной пылью, смешанной с червями, пили гнилую воду, ели воловьи кожи, древесные опилки и корабельных крыс». Те же эпидемии, то же плохое питание, что и на «большой земле». Ранее, в 1498 году, Васко да Гама также еле смог закончить свое историческое плавание в Индию, потеряв сто матросов из ста шестидесяти человек команды. Заметим - матросы погибли на пути туда, в Индию, в 1495 году; на обратном пути люди не гибли - провизия была индийской, а не европейской. Причиной была цинга, или «морской скорбут», что означает: «рот в язвах», болезнь, которую матросы называли «пагубой моряков». У заболевших распухали и кровоточили десны, расшатывались и выпадали зубы, опухали и болели суставы, тело покрывалось темными пятнами. Впрочем, для европейцев эта болезнь была не в диковинку и знакомы с ней были отнюдь не только моряки - только на промежуток времени с 1556 по 1857 приходится 114 известных больших эпидемий. До XX века никто не знал, что такое авитаминоз и нехватка витамина «С» (от чего цинга и возникает), но как предупредить цингу со временем найдено было эмпирически - как только корабль приставал к земле, где было вдоволь свежих овощей и плодов, на которые с жадностью набрасывались матросы, так цинга и отступала. Мореплаватель Джеймс Кук (1728-79), уже знавший об этом, брал с собой в путешествия запасы морковного и лимонного соков и кислую капусту - так утверждают медицинские статьи о витаминах. (Если вы спросите меня, как Куку удавалось сохранить упомянутые соки в отсутствии «тетрапэков» и не миф ли это - я не знаю. Но я знаю, что Руал Амундсен во время своего первого плавания на шхуне «Йоа» спасал команду от цинги свежей кровью моржей и белых медведей, содержащей витамин «С»). А вот насчет капусты - правда. Кук брал с собой десятки бочек квашенной капусты и записал в дневнике: «Кислая капуста изгоняет болезни из тела. Это средство, спасающее жизнь моим морякам». Хотя это открытием не было. Еще пару тысяч лет до того, отправляющиеся в поход войска римлян непременно брали с собой квашеную капусту, которую хранили в бочках. Просто христианская цивилизация сожгла все античные книги (или делала из них свистульки***) и об этом позабыла. Причина смерти моряков Магеллана и Васко да Гама - не столько цинга, сколь христианская религиозная нетерпимость, из за которой цивилизация оказалась отброшенной на полторы тысячи лет.
Чем же питались моряки в плавании? Главный вопрос, который надо было решать - как сохранить пищу в длительном походе. Обычно на кораблях имелись только сухари, галеты да солонина в бочках. То есть то, что можно было хранить. Галеты, кстати - это на самом деле те же сухари, твердые как кирпич и обессоленные, чтобы уравнять избыток соли в солонине. Есть, правда, история с живыми консервами - на Сейшелах моряки набирали больших черепах. Они были неприхотливы, копошились себе в трюме. Так их и подъели почти. Но все же первые «консервы» были заимствованы европейцами у северо-американских индейцев в XVI веке, и назывались индейским словом «пеммикан». Это была походная пища индейцев - затвердевшая паста из высушенного на солнце и истолченного в порошок бизоньего или оленьего мяса, ягод, кленовой патоки или жира. Европейцы технологию упростили и просто мешали говядину с жиром (только в XX веке установят, что длительная пеммикановая диета вредно сказывается на органах пищеварения и обмене веществ).
Попытки научиться консервировать пищу тем временем не прекращались. Самоотверженные исследователи даже гибли на этом поприще науки. Так в XVII веке английский философ и лорд-канцлер Англии Фрэнсис Бэкон умер от воспаления легких, простудившись, когда набивал снегом куриную тушку, изучая действие холода как средства для консервирования мяса.
Сознавая необходимость добиться долговременной сохранности пищи, Наполеон в 1795 году учредил премию в 12000 франков тому, кто научится консервировать. Только в 1809 г. премия досталась французскому кондитеру по имени Никола Франсуа Аппер, который изобрел консервы в жестяных банках и издал книгу «Искусство консервирования растительных и животных субстанций на долголетний период». Консервы стали производить все, кому не лень, причем на всех флотах, включая коммерческий, их сразу стали называть «дохлый француз». В 1844 году в Галаце в одной из банок и вовсе нашли человеческий палец.
***
В современных словарях пишется, что галеты делаются из пшеничной муки. Кажется более чем сомнительным, что галеты всегда делались из пшеницы - если знать о постоянном голоде в Европе. Ржаной муки не хватало, не то что пшеничной. Да и в холоде «малого ледникового периода» теплолюбивая пшеница выживала минимально. И эти сомнения оправданны. Дело в том, что теперь галеты, применяемые в экспедициях, действительно делают из пшеничной муки, а о более старых галетах мы можем узнать из «Объяснительного морского словаря» известного русского капитана дальнего плавания В. В. Бахтина, изданного в Санкт-Петербурге в 1874 году: «Галета - сухарь из ржаной или пшеничной муки, употреблявшийся на кораблях военного парусного флота при отсутствии хлеба». Можно также раскопать указ 1894 г., которым предписывалось в норвежском флоте «в целях улучшения питания личного состава, вместо ржаных сухарей выдавать белый хлеб». А еще раньше в Европе о пшенице никто и не вспоминал. Так что основной пищей в море по прежнему оставался черный хлеб. Как и на суше, он был едой практически сакральной:
Пожалуй, больше всего обычаев связано с хлебом у моряков. В доме каждого из них в течение года обязательно висел хлебец в виде кораблика. Пока он цел, ничто не грозит судну, на котором бороздит воды хозяин дома или его дети. В великий четверг на страстной неделе вся семья собиралась у кораблика, с пением церковных гимнов спускала его и предавала огню. А на «рейд» вставал новый корабль. Английские моряки придавали большое значение тому, как разрезать буханку. Считалось, что, если перевернуть ее верхней коркой вниз, тут же где-то в море обязательно перевернется судно. А если буханка раскрошится в руках, значит, не миновать неприятностей... (О. Ставбунская)
Что касается крошащейся буханки, то грядущие «неприятности» вполне объяснимы: «Нередко зерно ржи невозможно одним веянием отделить от спорыньи. Мука со спорыньей бывает синеватая, темная, "дурно" пахнет. Тесто из нее также расплывается, а хлеб разваливается». (Милов Л.В. Великорусский пахарь "В мужицком брюхе и болото сгниет"). Ржаная мука на кораблях была та же, что и на берегу. Отсюда и видения всевозможных «морских дьяволов», «морских змеев» и прочих чудо-юдов. Под галлюциногенным действием спорыньи и обычные «огни Святого Эльма» на мачте корабля могли вселять дикий суеверный ужас. Хоть за борт прыгай. Скорее всего и прыгали - неспроста развелось столько «Летучих Голландцев».
Кстати, среди версий о гибели «Марии Селесты» в 1872 г., одного из самых известных мистических «покинутых кораблей», отравление спорыньей всплывало довольно часто. А уж до того времени, зная о качестве средневекового хлеба, такое объяснение просто напрашивается.
примечания
* («Другие считали отсутствие клопов результатом того, что здесь не ели мяса»). Эта фраза может быть понята неправильно: что-то вроде «клопы не кусают вегетарианцев», но дело не в этом, а в принятом Церковью взгляде (а любой взгляд или теория, принятая Церковью, всегда становилась догмой) на процесс «самозарождения» клопов, вшей, блох и т.д.
Теология самозарождения клопов и вшей
Всюду, где человек сталкивался с внезапным и массовым появлением живых существ, он рассматривал его как самозарождение жизни. У самых разнообразных народов, живших в разное время и стоявших на разных ступенях культуры, мы находим указания о самопроизвольном возникновении почти всегда одних и тех же организмов - это черви, зарождающиеся в навозе и гниющем мясе, вши, образующиеся из человеческого пота, светляки, родящиеся из искр костров, наконец, это лягушки и мыши, возникающие из росы и влажной земли. Христианская цивилизация в этих верованиях ничем не отличалась от полинезийских папуасов.
Среднюю Европу клопиная напасть настигла в XI столетии. Происхождение множества клопов требовало объяснения. Церковь признавала только учение Аристотеля, который полагал, что клопы возникают из пота животных, выступившего на их теле. Вшам же, например, Аристотель приписывает происхождение из мяса, дождевым червям - из ила прудов и т.д.
«...Вши, блохи, клопы, — писал Аристотель, — после совокупления рождают так называемые кониды (гниды), из которых ничего другого не выходит. Но из этих насекомых блохи возникают из малейшего количества гниющего вещества (где высыхает навоз, там они и образуются), клопы — из влажности, выделяемой животными, которая, выходя наружу, образует их, а вши — из мясных частиц; возникают они, когда им суждено возникнуть, из маленьких пузырчатых высыпей, не содержащих гноя; если их проколоть, из них выходят вши» (История животных, пер. В.П. Карпова, цит. по рукописи. С. 169).
Взгляды Аристотеля сохранили свое влияние на века. Раннее христианство черпало руководящий материал о самозарождении из Библии и обосновывало доктрину абиогенеза примерами из той же Библии. Подчеркивалось, что самозарождение действует от сотворения мира до наших дней. Отцы христианской церкви, богословские авторитеты IV - V в., разработали мистическую концепцию происхождения жизни. Живший в середине IV в. Василий Великий являлся и является до настоящего времени одним из главных богословских авторитетов восточной христианской церкви. Его книга «Беседа на шестоднев» сохранилась в церковной литературе, в частности, на русском языке, и до наших дней. В ней мы можем прочесть по интересующему нас вопросу следующее:
«Одно производится через преемство существовавшего прежде, другое даже и ныне является живородящимся из самой земли. Ибо не только она производит кузнечиков в дождливое время и тысячи других пород пернатых, носящихся по воздуху, из которых большая часть, по малости своей, не имеет и имени, но из себя же дает мышей и жаб. Около Египетских Фив, когда в жары идет много дождя, вся страна наполняется вокруг полевыми мышами. Видим, что угри не иначе образуются, как из тины. Они размножаются не из яйца и не другим каким-либо способом, но из земли получают свое происхождение».
В средние века философская мысль могла существовать лишь в качестве богословской мысли. В течение средних веков (V-XV вв.) вера в самопроизвольное самозарождение была господствующей среди ученых того времени, ибо любому ученому сомневаться в обласканном Церковью Аристотеле также опасно, как анатому в учении Галена. Сочинения Аристотеля были в средние века непререкаемым авторитетом, ибо их «освятили» своим одобрением Святые Отцы. Поэтому сочинения средневековых ученых содержат многочисленные описания самозарождения насекомых, червей, рыб. Тогда часто считали, что даже львы возникли из камней пустыни. Знаменитый врач средневековья Парацельс (1498-1541) приводил рецепт «изготовления» гомункулуса (человека) путем помещения спермы человека в тыкву. Как известно, Мефистофель из трагедии Гёте «Фауст» называл себя повелителем крыс, мышей, мух, лягушек, клопов и вшей, чем И. Гёте подчеркивал чрезвычайные возможности самозарождения. А в трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра» Лепид уверяет, что в Египте крокодилы выводятся из грязи Нила под действием жаркого южного солнца.
** Сравним медицину христианского средневековья, например, с индийской, IV века до новой эры:
«Любопытно, что уже древнеиндийские врачи разработали такие приемы, например, в области пластической хирургии, которые используются и по сей день. Вот как описывает великий древнеиндийский врач-энциклопедист Суштра (IV в. до н. э.) операцию пластики носа: «Перед операцией хирург должен нарисовать на листе размер недостающей части носа. Этот рисунок он должен вырезать и приложить к щеке рядом с носом. Потом надо вырезать кусочек кожи щеки в соответствии с приложенным рисунком, но не перерезать соединения с кожей щеки. Этот кусочек теперь надо перевернуть и пришить к решеткам носа, в соответствии с формой части, которой не хватает. В ноздри следует также ввести две палочки касторового дерева, или лотоса, или трубчатой травы. С их помощью хирург может поднять приложенную кожу так высоко, как это требуется. Приложенный кусок следует пришить к решеткам носа и потом присыпать рановым порошком. Сверху накладывается повязка, которую надо почаще опрыскивать холодным сезамовым маслом… Если выяснится, что пересаженная кожа хорошо прижилась, следует перерезать связь ее со щекой».
... Суштра описал 127 режущих (ножи, пилы, ножницы и др.), трубчатых (зонды, катетеры и др.), клещеобразных (щипцы, пинцеты и др.), а также когтеобразных и пальповидных (для извлечения стрел из ушей или носа), крючковатых хирургических инструментов: большинство из них было изготовлено из стали. Были у них на вооружении и шприцы для орошения ран, зеркала, трепаны и проч».(материалы А. Ваганова. Ex Libris НГ. 24.01.2002 по книге доктора медицинских наук, профессора, руководителя сектора истории медицины и здравоохранения Института им. Семашко РАМН, члена Международного общества истории медицины Марка Мирского «Хирургия от древности до современности: Очерки истории» (М.: Наука, 2001)
*** Христианское отношение к античному наследию со времен сожжения Александрийской библиотеки не изменилось, что так поразило Боккаччо в XIV веке:
«В монастыре Монте-Казино, самом знаменитом и ученом во всей тогдашней Европе, Боккаччо нашел библиотеку запущенной до такой степени, что книги на полках были покрыты слоями пыли, у одних рукописей были выдраны листы, другие были изрезаны и исковерканы, а, например, чудные рукописи Гомера и Платона были исчерчены надписями и богословской полемикой. Там он узнал, между прочим, что братья делают из этих рукописей свистульки детям и талисманы бабам». (Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь)
Оставшиеся библиотеки (в Ватикане или у короля Испании Филиппа II, конфискованная у «еретиков») были практически не доступны.