Культ без личности. Параллели истории
Керенский и Горбачев: как повторилась трагедия русской истории
«Рыцарь революции», «львиное сердце», «гений русской свободы», «спаситель Отечества», «пророк и герой», «народный главнокомандующий» — величали Керенского газеты тех лет. Причем искренне, без всякого «политического заказа.
Народное обожание граничило с истерией. «Автомобиль Керенского увит розами. Женщины бросают ему ландыши и ветки сирени, другие берут эти цветы из его рук и делят между собою, как талисманы и амулеты. Его несут на руках. Я сам видел, как юноша с восторженными глазами молитвенно тянулся к рукаву его платья, чтоб только прикоснуться. Так тянутся к источнику жизни и света!» — вспоминал современник. В мае 1917 года всерьез рассматривался вопрос об учреждении «Фонда имени Друга Человечества А.Ф. Керенского». Что же, «друг человечества» — это покруче, чем «вождь и учитель»…
Буквально через считанные недели от былой страсти не останется и следа. Керенский мечтал сохранить обновленную империю и… похоронил ее.
Он лихо брался за реформы, в которых мало что смыслил, не стеснялся ломать границы и отпускать на волю. Еще в ранге министра юстиции инициировал широкую амнистию. «Продавил» решение о признании независимости Польши и восстановление Конституции Финляндии. Сбросившая оковы «проклятого царизма», тогдашняя «Прибалтика» (т. е. Польша с Финляндией) тут же повернулась к России даже не спиной, а тем, что ниже.
Именно юрист Керенский «добил» прежнюю Фемиду: судебные деятели пачками удалялись со службы без всяких объяснений, иногда — на основании телеграммы какого-нибудь клерка, утверждавшего, что, мол, такой-то неприемлем общественными кругами. Добить-то Керенский добил, но ничего взамен не создал. Закона не стало, дозволено все!
Другая песня — армейская «перестройка». «Модернизировав» юстицию, Александр Федорович уцепился за портфель военного и морского министра. Сразу же затрепетал ветер перемен. Все более-менее известные в войсках командиры смещаются со своих постов, взамен назначаются никому не известные, но лично преданные Керенскому вояки, получившие прозвище «младотурки» (помните ельцинских «младореформаторов»?).
Вообразив себя Бонапартом («мы все глядим в Наполеоны»), Керенский лично объезжает боевые части, стремясь воодушевить солдат на «полную победу» (после чего его назовут «главноуговаривающим»). Но армия ослаблена «кадровыми чистками», реорганизацией и солдатскими комитетами, т. е. уже небоеспособна. Июньское наступление 1917 года доказывает это и заканчивается полным провалом.
А между тем в стране бушует «гласность». Никчемность Керенского начинают открыто высмеивать, и он не успевает отвечать на критику. Уже в глубокой старости Александр Федорович в сердцах воскликнет: «Если бы тогда было телевидение, никто бы меня не смог одолеть!». Апогеем становится слух о том, что Керенский, всегда бравировавший личной скромностью, спит на кровати бывшей императрицы. Поэт Маяковский едко «проехался» по этому поводу:
Цари рождались, жили, старели.
Дворец не думал о вертлявом постреле,
Не гадал, что в кровати, царицам вверенной,
Раскинется какой-то присяжный поверенный.
Понятно, при таком авторитете капитана трудно удержать на плаву все более кренящийся державный корабль. К тому же в России всегда найдется достаточно людей, желающих перехватить штурвал. Керенскому «вспоминают» все — от неудачной финансовой реформы (пресловутые «керенки», ставшие синонимом никчемных, обесцененных денег) до развала армии. Его метания то к левым, то к правым приводят к тому, что «рыцаря революции» всерьез не воспринимают ни те, ни другие.
Керенскому неоднократно доказывают: нужны чрезвычайные меры, критическая масса накапливается, далее — цепная реакция и период полураспада. Но он не слушает, а говорит, говорит, говорит…
Например, британский агент «Сомервиль», более известный как писатель Сомерсет Моэм, в тот момент дает ему такую характеристику: «Положение России ухудшалось с каждым днем… а он убирал всех министров, чуть только замечал в них способности, грозящие подорвать его собственный престиж. Он произносил речи. Он произносил нескончаемые речи. Возникла угроза немецкого нападения на Петроград. Керенский произносил речи. Нехватка продовольствия становилась все серьезнее, приближалась зима, топлива не было. Керенский произносил речи. За кулисами активно действовали большевики, Ленин скрывался в Петрограде… Он произносил речи».
А теперь, простите, я нарушу историческую последовательность. Обычно параллели проводятся в прошлое, я же устремлю их в будущее. Одним из немногих, представлявших истинное положение дел в стране, катящейся к черте (или к черту), был назначенный Керенским новый Верховный главнокомандующий Лавр Георгиевич Корнилов…
…Из обращения ГКЧП от августа 1991 года: «В целях преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политической, межнациональной и гражданской конфронтации, хаоса и анархии, которые угрожают жизни и безопасности граждан, суверенитету, территориальной целостности, свободе и независимости нашего Отечества… вводится чрезвычайное положение».
Горбачев неоднократно беседовал со своим ставленником, министром обороны Дмитрием Тимофеевичем Язовым, о том, что, видимо, приходит пора решительных действий. Но словами все и ограничилось. Горбачев как бы подталкивал товарищей: вы начните, а я уж поддержу.
Маневр отличный: в случае успеха он — спаситель Советского Союза, за неудачу же ответит «кучка заговорщиков». Кроме того, при суровом раскладе Горбачев сохранит свое «человеческое лицо», которое так нравилось Западу. Итак, товарищи из ГКЧП начали, демократы завопили: «Кошмар! На улицах — Язов!»…
…Август 1917-го для Лавра Корнилова выдался хлопотным. Лавр Георгиевич никогда не был ни социалистом, ни монархистом: подобно подавляющему большинству тогдашнего офицерства, он чурался политических страстей. Но твердо знал: ради спасения армии и державы все средства хороши. По мнению его единомышленников из ГКЧП, верховной властью в стране должен был стать Совет народной обороны из Корнилова, Керенского (он считался «своим»), Колчака, Савинкова и др. При Совете формировалось правительство с самым широким представительством: от бывшего царского министра Покровского до одного из лидеров социалистов Плеханова.
Из воспоминаний генерала Деникина: «20 августа Керенский соглашается на объявление Петрограда и его окрестностей на военном положении и на прибытие в Петроград военного корпуса для реального осуществления этого положения, т. е. для борьбы с большевиками».
25 августа Корнилов во главе верных ему частей двинулся в столицу. Керенский понимает, что заигрался, усиление Корнилова — прямая угроза его личной власти. Ради ее сохранения он готов к союзу хоть с дьяволом, хоть с «германскими шпионами», поэтому освобождает из тюрем большевиков и раздает рабочим винтовки (по свидетельству Урицкого — аж 40 000 штук). Летит спешная телеграмма: сместить Корнилова с поста Верховного главнокомандующего и объявить его мятежником. Окопавшимся в тылу «бойцам» Петроградского гарнизона, которым Корнилов обещал отправку на фронт, вовсе не улыбается окопная перспектива. Они — горой за Керенского, его же поддерживает «Красная гвардия» (те самые рабочие с винтовками).
«Защитники демократии» готовятся к отпору, хотя их шансы против регулярных войск крайне сомнительны. Нужна стремительная атака, офицеры уговаривают своего генерала, но тот отвечает: «Передайте Корниловскому полку: я приказываю ему соблюдать полное спокойствие. Я не хочу, чтобы пролилась хоть одна капля братской крови…»
…Язов тоже не отдаст приказ применить оружие, не из слабости, а из-за воспитания. Благородство, естественно, оценят «по заслугам»: последнего министра обороны СССР обвинят в измене.
Слово — бывшему следователю по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Владимиру Калиниченко: «Тогда я был первым заместителем начальника специального подразделения — мы работали по горячим точкам. Начальником был мой товарищ Саша Фролов, который фактически и руководил расследованием. 21 августа, когда членов ГКЧП арестовывали, я улетел в командировку и вернулся через 10 дней… Когда узнал, какое он предъявил им обвинение (64-я статья, „Измена Родине"), спросил: „Саша, у тебя совесть есть?" Ведь что такое „Измена Родине" — 64-я статья? Закон прямо указывает: это — умышленное деяние, совершенное гражданином СССР с целью подрыва государственного суверенитета, военной мощи и территориальной целостности. А гэкачеписты какую цель перед собой ставили? Они хотели сохранить Советский Союз…»
Корнилов вошел в историю как «мятежник». Слово — виднейшему в 1917 году писателю, философу, публицисту Ивану Ильину: «Теперь в России есть только две партии: партия развала и партия порядка. У партии развала — вождь Александр Керенский. Вождем же партии порядка должен был стать генерал Корнилов. Увы, не суждено, чтобы партия порядка получила своего вождя. Партия развала постаралась». Корнилов ни в коей мере не покушался на государственный строй; он стремился, при содействии некоторых членов правительства, изменить состав последнего, подобрать людей честных, деятельных и энергичных. Это — не измена родине, не мятеж…
Ну а потом… Что потом — Ельцин лезет на танк, извините, Ленин — на броневик. Керенский бежит в автомобиле американского посольства и всю оставшуюся жизнь уверяет, что удирал не в женском платье. Переодевался, не переодевался — какая теперь разница?
Керенский долго скитался по свету, отвергаемый белоэмигрантскими кругами как прямой виновник окончательного падения империи. Если грубее и прямолинейнее — предатель.
Он, кстати, предаст даже свои юношеские идеалы. В 1968 году Александр Федорович попытался получить разрешение на въезд в СССР. Ему поставили условие: «…получить его (Керенского) заявление: о признании закономерности социалистической революции; правильности политики правительства СССР; признании успехов советского народа».
И Александр Федорович признал: «Те события, которые произошли в октябре 1917 года, являются логическим завершением общественного развития России. Он нисколько не сожалеет, что произошло именно так, как было».
Ничего (никого) не напоминает? «Я ни о чем не жалею», — неоднократно заявлял Михаил Сергеевич Горбачев.
Умер Александр Федорович 11 июня 1970 года в возрасте 89 лет в своем доме в Нью-Йорке. Местная Русская православная церковь отказалась от его погребения, сочтя, что слишком уж много бед Керенский принес России.