Page 9 - Древнейшая история Славян и Славяно-Руссов до Рюриковского времени

Иногда счастливо замеченная одна черта характера какого-либо лица или народа
раскрывает нам более, нежели сотня страниц холодного описания политических действий
того народа, непричастных его жизни внутренней, стороны его сердца.
Все деяния человека или целого народа составляют одну неразрывную нить и
характеризуются каким-то единством, если иногда и неполным, но зато всегда ясным. В
древней истории мы слышим нередко отклики, как бы созвучные с следимым нами
предметом. Прямо употреблять их как вставку в составляемую нами историю было бы
ошибочно; нужно следить, вглядываться, вслушиваться в эти отклики, анализировать их и
ставить в параллель с другими. Но, найдя однажды часть такой нити или исходный её конец,
уже гораздо легче отделить и всю нить, хотя бы она в иных местах и перепутана была в
огромный узел встречных событий. - Тут уже мы убеждаемся обстановкою предметов, их
характером, цветом, отливом, мягкостью или шероховатостью, опрометчивостью или
медлительностью, теплотою или холодом, одним словом: тем созвучием, которое ясно
выражает сродство предметов.
Так узнают земляки друг друга, будучи брошены судьбою по разным путям в чужбину.
Что-то знакомое, что-то родное сближает их уже с самой первой встречи. Обычаи, привычки,
наклонности инстинктивно сводят их между собою, прежде нежели они успеют объясниться
словами.
Философский взгляд, брошенный на целый ряд фактов быта народного, приводит их в
стройные фаланги, связывает в одно целое и дает бытие истории. Всё, не принадлежащее
сюда, само собою выдвигается из рядов и отделяется как чуждое, стороннее. - Такой обзор
называется исторической критикой. Но некоторые писатели осмелились назвать
исторической критикой самовластные правила, по которым можно безнаказанно отнять у
народа всё его лучшее достояние: его честь, славу, родину и любовь к отечеству, сказав
просто: я подозреваю тут позднейшую вставку или что-нибудь тому подобное. Мало ли
бывает в жизни ложных подозрений! - каждое подозрение должно быть подкреплено
некоторыми доводами, без которых оно не имеет никакой силы. Притом подозрения могут
рождаться от разных причин, иногда просто неосновательных, а иногда даже и грешных,
порождённых не с чистым намерением оправдать истину и заклеймить ложь, но чтобы
унизать один народ и возвысить другой. Такова была и критика Шлёцера, дозволявшая себе
притом и выражения, явно пристрастные и часто вовсе не научные. И несмотря на то,
Шлёцер почитается ещё многими за корифея в Русской истории.
Он внёс в нашу отечественную историю ложный свет в самом начале её. Он утверждал,
но только без доказательств, что будто варяги-Руссы были Скандинавы, тогда как у самих
Скандинавов нет ни малейшего следа о варягах, и они сами долго не решались назвать
Руссов соплеменниками себе. Только Германцы утверждали это; но в настоящее время
дошло до того, что предполагают, будто Русь состояла из скандинавских колоний [1 -
примечания вынесены на стр. 163. - Ред.]; мало этого - сочиняют, что будто в одиннадцатом
веке все Славяно-Руссы говорили скандинавским языком [2]. Эта выходка необходима для
поддержания мнений Шлёцера, уже раскачавшихся на зыбком основании своем. - И
несмотря на то, многие из наших русских историков приняли сторону Шлёцера и развили его
мысль ещё более; они даже сказали, что будто от пришествия варягов-Руссов привился
северному славянскому народу характер и дух скандинавский. А это не значит ли, что всё
развитие прирожденных, внутренних сил и способностей Славяно-Русского народа отнято у
него и присвоено Скандинавам, едва ли более Китайцев участвовавшим в этом деле? - Но что
же остается теперь сказать о наших летописях одиннадцатого века? По Мунху, Руссы
говорили в этом веке скандинавским языком, стало быть, и летописи наши написаны на
скандинавском языке? Посмотрим, как Немцы будут читать славянскую грамоту, принимая
её за скандинавские руны!
Германцы прошлого столетия считали Руссов и вообще всех Славян народом
варварским, необразованным и не способным к образованию; они называли их пастухами,
номадами, холопями [3] и ставили характеристикою народа невежество и зверство,