Page 72 - vovie

Уве Топпер: «Великий обман. Выдуманная история Европы» 71

широту их распространения? Существовал ли вообще некий первоначальный текст? Или –
напрашивается мысль – все это написано в позднем средневековье или раннем Ренессансе?

Конечно, Блаженный Августин для Ле Гоффа – «истинный отец чистилища» (с. 92),
особенно после 413 года; но мы теперь знаем, как воспринимать даты. В 1413 году жили
известные нам сегодня монахи, чьи мысли и чувства полностью соответствовали мыслям и
чувствам Августина. Честь точного воспроизведения их имен и биографий я оставляю добрым
христианам, буде они заинтересуются этим вопросом.

Еще одну серьезную проблему Ле Гофф (с. 133) представляет так: «После Григория
Великого и до XII века, – то есть в течение 5 столетий, – понятие о чистилище не развивалось».
Он приводит длинные объяснения, но все гораздо проще: этого времени никогда не
существовало, оно выдумано. Ибо без развития жизнь немыслима.

Чтобы спасти пропавшие пятьсот лет, на сцену выводится тройка испанских епископов:
Тахон Сарагосский, Исидор Севильский и Юлиан Толедский. Так как они освещают
исследуемую тему практически одинаково и цитируют греческих отцов церкви, то их выход на
сцену истории доказывает то, во что я не хотел верить. В VII столетии в варварской Испании
(так выражаются епископы, упоминая вестготов) эти церковные писатели познакомили нас с
истинным учением о чистилище. Несмотря на массу сохранившихся рукописей книг Исидора,
они по ряду причин (как показал в свое время Оливейра) никак не могли быть созданы ранее X
века. Не древнее Исидора и Юлиан. Кто его придумал, мы тем временем знаем. Помните?
Антонио де Гевара. А Тахон практически никому не известен.

То, что тексты Исидора восходят к X веку, – это очень важно. Вот когда начинается
неарианское христианство Западной Европы: примерно в одно время с Византией и не более
чем поколения спустя после Армении и Аравии.

Что с того, что известный теолог Мануэль Диас и Диас (1972) приписывает один из
текстов Исидора его некоему безвестному современнику-ирландцу. Не географические, но
лишь хронологические обстоятельства способны приблизить нас к истине.

Взгляд в прошлое

Давайте представим себе людей эпохи, в которую, по мнению Ле Гоффа, возникло
чистилище (а значит, и католическое христианство), – конца XII века.

Эти люди верили в возрождение и в воздаяние за грехи (пусть даже и не в кармическом
смысле). Возникновение понятия чистилища, связанного с земными деяниями человека,
неотделимо от языческих представлений. Тот, кто верит в возрождение, верит и в чистилище.
Иначе говоря, чистилище есть суррогат возрождения, при котором личность очищается.

Конечная цель – бессмертие – в одной отдельно взятой жизни недостижима. Это было
ясно всем. И поскольку новая христианская идея о конечном времени не допускала
возвращений, отменяя тем самым возрождение, – его (возрождение) нужно было чем-то
заменить, дать человеку шанс хотя бы и на языческое очищение огнем, не отменяющее идею
возвращения Христа. Так чистилище получило право на существование. Закон воздаяния и
неизбежность очищения после бренной жизни (то есть Purgato-rium как исправительный лагерь
и огненное откровение) – вот философские предпосылки для изобретения чистилища. Таким
образом, речь идет о языческом наследии, но не в античном (греко-римском) смысле, каким его
хотят представить, – а в нашем исконном, которое от нас хотят скрыть. Навязывание в
готической Италии и Германии Ренессанса (особенно после 1430 года) античных богов есть не
что иное, как попытка создания новых временных представлений для преодоления немецкого
язычества. До этой мысли дошел в свое время еще Каммайер.

Ссылаясь на Ле Гоффа, я хочу углубить эту мысль. Различимы две фазы проектирования в
прошлое: одна – XII века (медленно, но верно ученым становятся известны ее плоды); вторая –
Ренессанса, более радикальная и основательная, создавшая до исторического времени 1200 года
совершенно виртуальную «христианскую эпоху», переход от римской античности к новому
гнози-су, которой в таком виде никогда не было. В хронографическом смысле это –
мошенничество.

Впрочем, одно дело – приписать какому-нибудь монаху (хотя бы Бернару Клерво или его